Бедный кузнец

В старину жил в одном селе мужик по имени Негода, а по-уличному прозвали его негодяем. Жил он хорошо, зажиточно, ну и решили выбрать его старостой: сам-то Негода ничуть за этим не гнался, да отказываться было неудобно. А в это время поселился в их селе один портной. Известное дело, эти портные всегда бывают люди с подковыркой, вот и он такой же был, старался всякого на смех выставить.

Так вот, когда решили выбрать старостой кума Негоду, портной всем уши прожужжал:

– Куда же это годится – негодяй будет старостой!

Но его не особенно слушали, соседи все свое ладили. А кума-то уж заело: просто слышать не мог этих слов: «Пан кум Негодяй»; ведь, кого ни встретит, чуть ни всякий так и называет его в глаза.

Вот однажды говорит он жене:

– Послушай, старуха, мне это давно уже надоело!

Долго ли они будут зубы-то скалить? Надо чего-нибудь придумать, перевернуть это имя по-другому. Как же это сделать?

Засела у него в голове эта думка, но, сколько ни думал, ничего умного не придумал. Вот кто-то и научил его.

– Позови, – говорит, – своих соседей в гости, и, как будут они сидеть пировать, тут и попроси их.

Кум Негода и попался на удочку. Зарезал хорошего теленка, пару овец, несколько кур. Пани Негодова наготовила пропасть всяких кушаний. С пивоваренного завода привезли пива, все соседи к ним собрались, пошел пир горой, такого и старики не помнили. Сидят, едят, пьют, и все время: «Пан кум Негодяй», да «Пан кум Негодяй». Тут он вроде рассердился и говорит:

– Знаете что, соседи? Называйте меня как-нибудь иначе! Неужели нельзя?

Все с радостью ему пообещали больше не называть его так. А когда все, что было на столе, подчистую съели, подают руку и говорят:

– Всего хорошего, пан кум Негодяй! Всего хорошего, пани кума! Будьте здоровы, пан кум Негодяй!

Разошлись гости, а Негода опять загоревал:

– Сколько мы с тобой, жена, добра перевели, а толку никакого! Это они, должно быть, нарочно мне в глаза тычут.

И такая его взяла досада, что белый свет стал не мил.

Через некоторое время он снова говорит жене:

– Наверно, не так мы все сделали. Надо было созвать все село и всю округу.

Опять стали готовить угощение. Созвал Негода округу, все село, даже батраков пригласил, старался никого не обойти. Ну, понятно, такой пир подороже обошелся; сколько одной скотины порезали, сколько птицы пошло! Нечему дивиться, что в кармане у Негоды пусто стало.

– Ничего, – говорит, – не пожалею, пропадай все добро вместе с халупой, был бы только толк!

Наняли кухарок, пекли, варили, жарили – дым стоял коромыслом! А пива-то, пива сколько накупили! Хоть залейся. Вот пируют гости, веселятся, а кум Негода всем улыбается, всем наливает да потчует:

– Ешьте, пейте, соседушки, чувствуйте себя как дома.

Рюмочки-стаканчики звенят, гости чокаются, а кум ведет с ними такую речь;– Соседи! Уж очень неприятна для меня одна вещь. Прошу вас – уважьте, перестаньте называть меня «кумом Негодяем». Неужели на свете другого имени нет?

Все сейчас с ним согласились и обещали:

– Ну, конечно! О чем говорить. Мы уже и сами об этом думали.

Целый день ели гости и пили, пировали да так наелись, что потом несколько недель у них животы болели.

После пира кум Негода проспал до обеда, а после нарядился и пошел по селу. Вот идет ему навстречу сосед.

– Доброе утро, кум Негодяй! Хорошо ли выспались?

Встречает другого – тот его так же приветствует. Со всех сторон так и сыплют: «Доброе утро» да «Доброе утро», и хотя бы один забыл прибавить при этом «кум Негодяй»! Прибежал кум домой и говорит:

– Послушай, жена! Что за чертовщина? Ведь опять все то же. Всю скотину мы порезали, всю птицу им скормили, а толку никакого! В такие долги залезли, а они все свое. Что же нам теперь делать? Как с долгами рассчитаться? Пойду хоть шкуры продам, все кое-какие денежки выручу.

Уложил кум в мешок телячью шкуру, козью, несколько овечьих:

– Теперь шкуры в цене, пойду снесу их в город. Дай мне с собой! на дорогу краюху хлеба.

Перекинул Негода мешок через плечо и отправился. Не больно-то весело шагалось ему. Да и день был на редкость жаркий, ну настоящее пекло.

– Вот еще, – говорит себе Негода, – буду я в такую жару таскаться. Да пропади все пропадом. – Растянулся в тенечке близ дороги и заснул. А шкуры-то на жаре протухли, развелось в мешке червей, мух да жучков всяких. Жужжат, будто пчелы роятся.

Проснулся кум Негода под вечер и прислушивается:

– А, черт! Что это за дьявол там жужжит? Ну и жужжи, если нравится, плевать мне на тебя, продам вместе со шкурами.

Солнце уже зашло, стало смеркаться. Видит кум, что сегодня ему в город уже не поспеть, и направился вдоль речки к мельнице. Мельник, мол, знакомый, переночую у него.

Заходит Негода в горницу и просит мельничиху:

– Уморился я, а идти еще далеко. Будьте так добры, разрешите у вас переночевать.

Хозяйка посмотрела на него со злостью и говорит:

– Не во — время вы пришли, милый пан. Хозяин уехал зерно покупать, я дома одна, не могу я вас пустить.

– Да куда же, к черту, я на ночь глядя потащусь, – говорит ей кум Негода.

– Тут и разговору никакого быть не может! – отрезала хозяйка, повернулась и вышла из горницы.

Кум Негода оглянулся – шмыг на печку, подобрал ноги и сидит. Мельничиха входит – смотрит, нет его.

«Вот и хорошо, что ушел, – думает она, – не больно-то он мне здесь нужен, только помешал бы», – и позвала служанку.

– Вот что, Анинька, пойди в курятник, поймай двух каплунов – того рыжего да еще белого – и четырех цыплят. Да не забудь зарезать две пары голубей. Ощипай их. Хозяин воротится с рынка, надо ему хороший! ужин приготовить.

Засуетились обе, забегали, хлопочут. Мельничиха разрумянилась, как кумач.

– Пожалуй, этого мало будет, не хватит! Принеси-ка еще и утку.

Хозяйка сама все печет да жарит, сало так и трещит, а кум Негода смекает: «Эге, – думает он, – вряд ли все это готовится мельнику на ужин! Тут что-то другое!»– Анинька, – зовет хозяйка служанку. – Снеси-ка все это на погреб. Голубей поставь на первую ступеньку, а каплунов – на вторую. Да возьми корзину и сходи за пивом. Пожалуй, захвати заодно и пару бутылок вина.

Когда все было готово, хозяйка говорит служанке: – Ну, видно, мой старик куда-то запропастился, ступай погуляй, а то в другой раз опять некогда будет.

Осталась мельничиха одна и ну давай наряжаться: надела шелковую блузочку, кружевной передничек подвязала, на шею – золотой медальончик. Потом стала на стол накрывать: достала две тарелки, две рюмочки, красиво все разложила, а посреди стола поставила новую лампу. Сидит и ждет.

Вдруг раздается стук в окно. Мельничиха хоть и толста была, как бочка, козочкой подскочила к дверям, ведет кого-то в горницу, а сама так и вертит задом.

– Ах, ах, к нам гость! Пан священник! Очень приятно! Заходите, заходите! Садитесь, пожалуйста.

Он оглядывается, спрашивает:

– А где же хозяин? Боюсь ночью один домой идти, я бы остался у вас переночевать.

– Ну, конечно, конечно. Я сейчас же вам постелю постель. Только давайте сперва поужинаем. Мой хозяин уехал на рынок.

Сели за стол, едят, пьют и хохочут, как в молодые годы. Отужинали, мельничиха разобрала постель и погасила свет. А куда сама легла, этого я в темноте не приметил.

Но вот ночью опять кто-то стучится в окно. Колотит, как глухой в ворота. Мельничиха подскочила, будто ее шилом кольнули:

– Кто это?

– Это я, женушка! Деньги дома забыл. Пришлось за ними вернуться.

– Подать их тебе?

– Да нет, – мол, – Францик на постоялом дворе остался, а я ночью один с деньгами не пойду. Подожду, когда рассветет.

– Постой там немного. Я сейчас, только накину на плечи что-нибудь. – А сама скорее к гостю.

– Ах, что я вам скажу, святой отец!

– Что? Что случилось? — вскинулся священник. – Старик вернулся. Кто бы мог подумать!

– Ах, какая неприятность. – Священник слез с кровати и чуть не плачет. – Что мне теперь делать?

– Постойте-ка, в сенях стоит старый шкаф: спрячьтесь туда, а я вас запру.

– Ну, хорошо, – говорит гость, – схватил свои штаны, башмаки и в шкаф.

А мельник опять колотит в окно.

– Слышу, слышу, сейчас открою! – говорит хозяйка. – Как хорошо, что ты вернулся, я уж соскучилась. Не хочешь ли покушать?

– Есть не особенно хочется, дай попить чего-нибудь. Хозяйка подала ему бутылку пива, тот сразу ее выпил и завалился спать. Дескать, как начнет светать, надо сразу в путь. Уснул как пень, а мельничиху сон не берет. Все думает – как там преподобный отец ночь проводит. Чуть забрезжило, мельник вскочил и пошел к кадке умываться. Мельничиха затопила плиту, чтобы накормить его на дорогу, а кум Негода ноги отсидел и шевельнуться боится. Сидит как на иголках и только тихонько вздыхает.

– Что это там за сатана возится? — схватил мельник шест и давай шарить по печке. – Ах ты собака, у тебя здесь ночлежник! А ну-ка, слезай!

Кум Негода и слез оттуда со своим мешком.

– Вы чем тут занимались? — крикнул мельник и уставился на них.

– Да ничего, дядюшка мельник. Шел я в город на рынок, дело было к ночи, попросился у мельничихи переночевать, а она никак не разрешает. Я и подумал – не бродяга же я какой-нибудь, и залез на печь.

– А что у вас в мешке? – В мешке прорицания.

– А зачем они тебе?

– Несу на рынок, хочу продать. Мельник только головой покачал.

– Мм, мм, а что они предсказывают?

– Все, что угодно. Если хотите, сейчас попытаю. Тряхнул мешком, а в нем так и загудело. Мельник задумался.

– А. что, я бы тоже купил такую штуку.

– Ну что ж, берите, – говорит кум, – но только я ее дешево не отдам.

– За ценой не постою, только бы предсказывали. Ну-ка, давай испробуй.

Кум Негода встряхнул мешок и говорит:

– Приложитесь ухом. Слышите?

– Слышу — жужжит, а что- не пойму.

– Верю, верю. Мои прорицания не тутошние, из самой Италии, вам трудно сразу понять. Погодите-ка, я сейчас сам послушаю.

Кум Негода тряхнул, приложил ухо и говорит: – На погребе – жареные каплуны.

– А еще что прорицают?

Кум Негода опять хлоп по. мешку.

– Ага! На лесенке – жареная утка, на кухне – сигара. Мельник глаза вытаращил. Кричит:

– Анча, неси сюда, это нам пригодится!

Девушка прибежала, полон подол жаркого принесла, даже не все смогла захватить. Мельничихе уж от всего этого дурно делается, тянет кума Негоду в сторону, просит, чтобы больше не пророчил.

– Ну, сколько хотите за них, без запроса? — спрашивает мельник.

Кум Негода начал торговаться – дескать, задаром отдавать неохота. Наконец, договорились, и мельник отдал два кошелька старинных дукатов.

– Прибавьте еще что-нибудь, – говорит ему кум, – хоть вон тот старый шкаф.

– Да на что он вам?

– Одежду буду в нем держать, а вам он только мешает. А хозяйка вся дрожит, не дождется, когда уж всему этому конец будет.

– Ну, конечно, отдай ему! Да пусть заодно возьмет и старую тачку, отвезет на ней шкаф.

Шкаф был тяжелый, дубовый, одному его не поднять, и куму все, кто тут был, помогали: мельник, старик подсыпка, и скотница, наконец благополучно уложили его на тачку и повезли. Мельник был рад, что купил прорицания, вот это вещь, а мельничиха – что пана священника вывезли. Так что все остались довольны. А кум Негода тем временем, надрывается, как осел шкаф тащит. Через всю деревню протащил его, вывез за околицу и прямо к пруду. Бросил он там тачку, разогнул спину и говорит вслух как можно громче:

– Ах, сатана тебя возьми! На какого черта я с этим шкафом связался? Да пропади он пропадом. Сейчас брошу эту рухлядь в пруд!

Священник как услышал это, испугался и кричит:

– Сжальтесь надо мной, добрый человек! Не бросайте меня в воду! Вот тут в нескольких шагах мой дом при церкви, я вам там заплачу, сколько попросите, только никому ни слова!

Кум Негода прикинулся, будто и не знает, кого везет.

– Ну, раз ты душа живая, отвезу тебя на место! Я и сам один раз тонул, уж я, брат, знаю, что это за скверная штука.

Опять взялся за тачку, толкает ее, вот-вот надорвется. У ворот уже выглядывает пономарь:

– Батюшки! Что это такое к нам едет?

– Везу вам старый гардероб, пан священник купил его для своего кабинета, это старинная вещь, вы в таких делах не разбираетесь.

Пономарь сейчас же созвал всех, кого мог. Идите, дескать, помогите, это для пана священника. Всякий руку приложил. Измучились на лестнице все как черти и, наконец, поставили шкаф в свободный простенок. Как только пономарь вышел, кум Негода отпер шкаф и священник вылез. Ну, и вид у него был! Как будто из глины вытащили. Грязный, как старая портянка. Пыль на нем, паутина, аж глаза залепило. Заплатил он куму денежки да еще и кое-какую старую одежу дал, только бы тот держал язык за зубами. По дороге к дому кум Негода подсчитал, сколько всего он выручил, – оказалось, довольно много. «Теперь насыпьте мне соли на хвост, пустобрехи! Хоть приплатите, все равно не стану с вами, подлецами, жить! А на ваши выборы мне наплевать! Еще старостой у вас быть!» Плетется домой нога за ногу, все косточки у него разломило после этой возни. Дома его ждут не дождутся, беспокоятся, не случилось ли с ним чего худого. А как высыпал он на стол свои старинные дукаты, все так рты и поразинули. Даже на столе не поместились, вот как много их было. Подхватил он жену и давай танцевать с нею чардаш. Та, бедняга, думает: «Помешался наш батя, не иначе!» – А теперь пойду и этим сусликам покажу, какой я молодец!

Пошел в трактир, собрал волынщиков и давай поить всех допьяна. Соседи глаза вылупили – откуда это у кума Негоды столько червонцев?

– Не стану от вас скрывать! Это я все за шкуры выручил, они теперь в большой цене. Сами знаете, сколько я намедни скотины забил, когда пир-то устраивал, а на рынке за шкуры чуть ли не в драку. Эх были бы у меня еще – я бы еще раз на рынок съездил!

Все дивуются: «Вот это здорово!» – а сами по одному к выходу пробираются.

Соседний староста Валек примчался домой как безумный и кричит:

– Слышь-ка, мать, уж как этот Негодяй сумел так заработать, попробуем и мы!

Сейчас же в хлев и всю свою скотину – двух коров, телку, козу – порезал, ободрал и скорее в город. Но и остальные были не промах, побежали в город ближней дорогой, чтобы он вперед их не поспел. У всякого за плечами — мешок, у кого побольше, у кого поменьше, – сколько у кого скотины было.

Весь рынок шкурьем завалили, и такая вонь пошла, как у драча на дворе. Пришло начальство:

– Что за смрад? Кто вам разрешил летом в город шкурье привозить? Надо было до зимы подождать!

– Да ведь кум Негода намедни продавал здесь шкуры и все сбыл! — И давай обзывать их всякими словами; тут прибежали стражники и забрали всех в кутузку. Там они перегрызлись между собой, как собаки, передрались, но все равно пришлось свой срок отсидеть.

Дома жены ждут не дождутся. «Должно быть, столько денег выручили, что унести не могут!» Собрались все вместе, уселись в тарантас и поехали за мужьями. Стражник остановил их:

– Куда вас черти несут?

– Мы,– мол, – едем за своими мужьями. – И загалдели они и чуть было полицая с ног не сшибли.

– Вот я сейчас и вас арестую!

Тут бабы поняли, что здесь не как у себя в деревне, присмирели, залезли обратно в свой тарантас – и домой.

На другой день мужики вернулись и давай ругаться: «Мы, мол тебя, чертов сын, проучим, мы тебе покажем, где раки зимуют!» Уговорились между собой, ночью прибежали кто откуда, перелезли к нему во двор и обгадили ему всю его халупу. Так рядком и наклали, как по ниточке. Кум утром выглянул, его так и обдало, чуть оземь не грянулся, обеими руками нос зажал. Ну, погоди! На чердаке у него стояли три-четыре порожние кадушки, снес он их вниз и начал старательно все соскребать в эти кадушки и все до последнего катышка складывать. Через два часа кончил, кадушки полны доверху. Соседи издали глядят, дивятся – что он там задумал? Один расхрабрился, подошел и спрашивает:

– Знаете, куманек, моя хата, как говорится, с краю, я ни с кем ни ссорится, ни целоваться не хочу, но мне чудно, что это вы делаете? Будто золото какое собираете.

– А это и правда – золото, – отвечает Негода, – как был я намедни в городе, новые огородники просили меня привезти этого добра, им под капусту нужно. Платят хорошо — за каждую кадушку пятишница! Хорошо бы еще достать, ведь у меня договор.

И кум Негода аккуратно набил крышки на свои кадушки, погрузил их на подводу и поехал в город. «Счастливо, мол, оставаться».

Вот так новость! Батюшки светы! Все забегали по сортирам, нужникам да отхожим местам, все выгребли, вымели, наложили в бочки, в ушаты, в чаны, у кого что было, и сломя голову – в город. Этот негодяй опять нас опередит! По всей дороге растянулись. Расставили, разложили свой товар на рынке. Барышни, дамочки приходят, глядят:

– Что у вас там? Рыба?

– Э, нет, дерьмо.

– Фу, фу! – зажали себе носы и разбежались с рынка как очумелые.

Сейчас по всему городу весть разлетелась; пришли стражники, забрали кадки, а их всех опять в кутузку.

Опять отсидели несколько дней, а жены дома как на горячих угольях сидят. «Куда, мол, делись? Что бы это значило? Работа стоит, хозяйство запущено, и во всем виноват кум Негодяй. Ну, погоди же, дрянь, мы тебе устроим штуку, не придется тебе больше над нами издеваться!» И решили всем миром утопить его. «Чтоб недолго мучился, свяжем его по рукам и ногам и избавимся от него».

На следующее утро послали за кумом Негодяем, чтоб шел к бурмистру. Он еще спал.

– А зачем? – спрашивает он их.

– Собирайся сейчас же, мерзавец, и вон из нашего села!

– Это еще почему? Все подати я уплатил, все в порядке. Хотел бы я посмотреть, как вы меня выгоните!

– Ну, раз не хочешь идти по-хорошему, тебе же хуже будет! — И связали нашему куму лыковым жгутом руки и ноги.

– Тащи его в пруд! – кричат. – Пусть он там сгниет!

Негодова жена ломает руки, всех святых призывает, умоляет. Никто ее не слушает. Тогда она говорит:

– Ну, устрою я вам штуку, не обрадуетесь! Так и знайте!

Только притащили кума к самому пруду, вдруг кто-то кричит:

– Бурмистров амбар горит! Скорее, скорее все сюда, а то и у нас загорится.

Оставили кума Негодяя одного и побежали скорее гасить. Кум Негодяй лежит на запруде, дергается, изо всех сил рвется, но никак не может высвободить руки. Вдруг слышит за собой:

– Бе-е, ме-е! — Пастух стадо гонит. Подошел овчар и остановился:

– Батюшки светы! Что это вы здесь делаете?

– Вот видите, приятель, – говорит ему Негодяй, – до чего люди неблагодарны! Насильно заставляют меня быть сельским старостой. А у меня на такие дела и ума не хватает, ну я и отказался, а они взяли меня и связали!

– Боже мой, зачем же насильно заставлять! Раз вы не хотите, я вместо вас возьмусь!

– В таком случае развяжите меня и ложитесь, а я вас свяжу, и вы будете старостой.

Пожар погасили, один только бурмистров амбар сгорел. Ну, бурмистр тут не на шутку обозлился.

– Гонза, Вашек! – кричит. – Бегите на запруду, сбросьте этого негодяя в воду, ни на что не глядите!

Ребята примчались как бешеные: «Топи его, пока он нас всех не сжег!» Схватили связанного.пастуха, раскачали его и – в пруд — бух! Тот завизжал, будто его режут, побарахтался немного и пошел ко дну.

А кум Негода тем временем собрал всех овец пастуха, пригнал их в сумерках на свой двор и запер. Никто и не видал. Поутру проснулся, овцы уже целый концерт устроили, блеют.

– А теперь погляди-ка, мать, как я погоню их на луг.

Выгнал их одну за одной, целое стадо, а за ними и вышел, с бичом в руке. Бурмистр пашет позади своего двора, так глаза на него и вылупил: «Не мерещится ли мне? Негодяй вернулся! Неужто он из воды выкарабкался? Видно, сам сатана ему помогает». Чтобы увериться, что не обознался, подошел, окликнул, и верно — он.

– Откуда вы столько овец достали? – спрашивает бурмистр.

– Что, хороши? Как попал я в пруд, гляжу – там полным-полно коров, телят, овец, вот я и пригнал их. Боже, сколько их на дне! Только долго там не выдержишь, сами понимаете, секунды две-три, не больше. Эх, если б пробыл я там подольше, то-то набрал бы себе скотины!

Бурмистр диву дается:

– В самом деле? – бросил пахать и созвал всю деревню:

– Знаете ли вы, соседи, что случилось? Ведь этот Негодяй опять на нашу шею сел! Да еще привел себе из пруда целое стадо овец! Говорит, их там тьма-тьмущая, все равно как на барском дворе.

– Ишь какое счастье этому пустобреху привалило! Что мы хуже его, что ли? Ну, нет, мы своего не упустим!

И все скорее к пруду. Раз там столько скотины, каждому охота себе урвать.

– Я первый пойду! – кричит бурмистр, засучил рукава и бух в воду. Забарахтался, как будто хватает кого руками, и все остальные за ним. Чем там у них дело кончилось, не знаю. Только кум Негода не стал их ждать. В ту же ночь он собрался и уехал. «Ну, думает, по крайней мере хоть отомстил я вам, подлецам, за этого негодяя!» Поселился где-то далеко, назвался другим именем и жил там в довольстве до самой смерти.