Мишка и звёзды

О добром солнце и березе-красавице пела рыжая ведунья Данута. С ивовым коробом, полных целебных трав, корней и ягод, шагала она, неслышно ступая ногами, облаченными в мягкие кожаные туфли, по узкой лесной тропке и наслаждалась теплом и тишиной летнего утра. Наслаждалась и потому пела. И получалось у нее замечательно, потому что голос у Дануты был юным и нежным.

Нынче солнышко

Встало раненько,

И березоньке,

Древу юному,

Обласкало лист

Светом-лучиком…

Всю Хмурую пущу – от реки Гримы до самых Лунных болот – могла называть родным домом молодая ведунья. Тут, под сенью древних вязов, на Поляне Трех Родников, стояла хижина из дикого камня, крытая дерном. Ее соорудил дед Дануты – рыжий ведун Доруф. Пришел он в пущу из далекой Страны Пин и решил обживаться в этих прекрасных местах: построил дом, сосватал за себя девицу Руну из деревни Уголок, что шумела подворьями на левом берегу реки Гримы. Знал Доруф тайны растений и камней, цветов и плодов, и очень скоро стал он известен, как замечательный врачеватель и чародей. Потянулись к его дому те, кому нужна была помощь в борьбе с разными хворями и напастями.

Данута тоже врачевала. Потому что её матушка – ведунья Алисия – все свои знания передала своей единственной дочери. Так, как водится у ведунов.

Этой июльской ночью (в самое начало полнолуния) ходила Данута на дальние Белые поляны – резать серебряным серпом целебные травы. Много нарезала – на множество снадобий должно было хватить. Еще с прошлого полнолуния лежали у нее заказы на всякие лекарства: кому – от спины больной, кому – от снов беспокойных, кому – для беременности легкой, кому – от язв на коже, кому – для снятия порчи, сглаза.

Не было ещё такого, чтоб не помогли взвары и приговоры Дануты. Тем же и её матушка раньше славилась. Тем же и предки её были известны. Хорошо благодарили за такое умение люди ведунью: кто – салом, мясом, кто – сырами, маслом, кто – шубой овчинной, сапогами теплыми. Не бедствовала Данута. Жила себе тихо, мирно и привольно в пуще. Вместе с ней в старом доме обитали серая коза Горюха, черная собака Дрок, рыжая кошка Мята и два пестрых голубя – Хлопка и Крупка.

Умела Данута говорить с ними. Ведь для ведуньи в речах зверей и птиц не было ничего сложного и непонятного. Только повесь на шею зеленый в черные крапины камень-толмач – и все языки понимать будешь. Чудный камушек этот (как и многие другие амулеты и обереги) Дануте от матушки достался.

И вот шла домой Данута, пела и даже пританцовывала, потому что музыка звучала в её ушах. Музыка с гуляний, что были в большом поселке Снопки две луны назад – в честь цветущих вишен. Свирели, лютни и тимпаны играли тогда. Танцевала Данута вокруг огромного костра, звенели её ожерелья и браслеты, шуршали ее пёстрые юбки. И плясал с ней вместе, подхватывал и кружил девушку молодой и веселый пастух Ивар с Лысого хутора. Горели его глаза, было жарким его дыхание, когда шептал он на ухо Дануте «ты – вишенка моя, сладкая».

Пела Данута, мечтая о том, что приедет в августе светловолосый Ивар свататься, и не видела, что бежит за ней по тропке, поспешает, что есть мочи, большой и чёрный паук с белой отметиной на спине.

 * * *

Громко и сердито залаял Дрок, выпрыгнул из-под сосновой калитки, бросился к хозяйке.

 — Тихо, тихо, — замахала на него рукой Данута. – Что бесишься? На вот, — и бросила собаке кусок хлеба, который не доела в лесу.

Но Дрок не унимался, прыгал вокруг и лаял. Очень громко, очень сердито. И хлеб не трогал.

 — Сзади! Сзади! – гавкал пес.

Осмотрелась удивлённая Данута – что же всполошило верного друга?

Тут и увидела чёрного паука. Затаился он за придорожным валуном, поднял вверх передние лапки, словно защищаясь от разгневанной собаки.

 — Вот оно что! – улыбнулась девушка и схватила Дрока за ошейник, потащила дальше от валуна. – Иди во двор, дружок, и не пугай нашего маленького гостя. Давай, давай, во двор, во двор, — и провела ладонью псу по глазам – заворожила его.

Дрок тут же смолк и, виляя лохматым хвостом, полез под калитку.

Ведунья повернулась к пауку. Он опустил лапки и заполз на валун, уже не таясь.

Сегодня у Дануты было отличное настроение, и она хотела со всеми дружить. Поэтому положила ведунья свой короб с травами на лавку, что тулилась к забору ее усадебки, и присела на корточки, заглянула в черные паучьи глазки.

 — Привет тебе, чудо восьминогое, — весело сказала девушка и протянула палец пауку.

Тот поднял в ответное одну из лапок, и ведунья осторожно коснулась её.

 — Чего тебе нужно? – спросила Данута.

Паук, словно волчок, закрутился на камне, подпрыгивая, и девушка не могла не засмеяться – очень уж забавно это выглядело.

 — Ай да затейник! Танцевать умеешь! – захлопала она в ладоши. – Жалко очень, что ты и собратья твои говорить не можете. Не понимаю я вас. Как и рыб, что молчат вечно, — призналась Данута и протянула пауку ладонь. – Нравишься ты мне. Если хочешь, пошли в дом. Поживешь у меня.

Паук минуту не двигался. Будто размышлял: идти в руки девушки или нет. Наконец, решился и заполз на теплую мягкую ладонь, щекоча Дануту щетинистыми лапками.

— Умный паучок. Славный паучок, — похвалила его ведунья и взялась за короб с травами, открыла калитку, прошла во двор. – Как тебе мой дом? Нравиться? – подняла руку с пауком повыше, чтоб новый приятель мог, как следует, рассмотреть хижину.

— Это кто? Кто? – залопотали крыльями голуби, сидевшие на ставнях окошка.

— Кого принесла? – поинтересовалась кошка Мята, лениво потягиваясь на ступеньках крыльца.

Коза Горюха проблеяла что-то невразумительное, выглянув из-за своего стожка. А усмирённый пес Дрок, развалившийся в тени поленицы, лишь уши, брови приподнял и тут же их обратно опустил.

— Паук это, — ответила всем сразу Данута. – Плясун. Будет жить с нами, мух, комаров ловить. Прошу не обижать его и не клевать, — и она, усмехаясь, погрозила пальцем Хлопке и Крупке.

 * * *

Поле-полюшко,

Мягко, зелено,

Шелковистое и росистое,

Не таи цветов,

Белых звездочек.

Мне нужны они

Для воды хмельной.

Буду милого

Я опаивать,

Буду ладного

Привораживать…

Так вот пела ведунья Данута, выкладывая травы из короба на широкий сосновый стол. Что-то надо было в венички увязать, что-то – в коски заплести, что-то – на нити нанизать, а что-то – в воде родниковой замочить, чтоб потом в мазь растереть. Много травы – много работы. Чтоб ни один листок-корешок драгоценный не пропал, чтоб все пользу принесло, людям или ещё кому.

Паук Плясун сидел рядом – на самом коробе и, казалось, очень внимательно следил за девушкой. Она улыбалась восьминогому, говорила с ним.

 — Очень интересно было бы узнать: что ж тебя ко мне привело? – спрашивала Данута, нюхая мелкие голубые цветочки. – Ну, бывает, приходят ко мне зверушки прихворнувшие. Полечиться, отлежаться. Зимой заяц у меня во времянке жил. Ему кто-то ухо оборвал – прибежал бедолага ко мне за помощью… Ну а ты? Что с тобой-то? Не припомню я такого, чтоб брат ваш во мне нуждался…

Паук, конечно, ничего не отвечал. Сидел на коробе и смотрел на ведунью. Иногда лапками перебирал.

 — Иди-ка ты на печь, — сказала Данута. Сказала, да и посадила его на печь, белую, в синие васильки и красные маки разрисованную.

Вечером, когда совсем стемнело и черное небо украсилось тысячами разноцветных звезд, Данута отложила свои венички и коски, запалила лучину и села пряжу прясть. Непростую пряжу – алые нити от плохого глаза, плохого слова, плохой судьбы. И вновь петь начала.

Как ни гляну я,

Так и вижу я:

Свет-луна летит

Среди темени.

Свет-луна летит,

Всех белей она…

Кошка Мята лежала на лавке под окошком и мурлыкала в ответ. Собака Дрок почивала у порога и тоже еле слышно поскуливала, словно участвовала в пении. А голуби молчали – они уже мирно спали под крышей.

А вот восьминогий Плясун что-то забеспокоился: паутину выбросил, с печи вниз быстро-быстро спустился и побежал, посеменил лапками к выходу.

— Ты куда это собрался? – Данута удивилась, даже веретенце липовое в сторону отложила.

Паук остановился – чуть не ткнулся в морду Дрока. Пес зарычал, встал на лапы, позабыв о том, что только-только дремал себе под тихую песню хозяйки.

Плясун отступил чуть назад и вдруг высоко подпрыгнул, оказался на голове у собаки. Оттуда вновь прыгнул – и ударился в запертую дверь, упал на порог, лапками вверх.

— Ой-ой! – всплеснула руками Данута. – Убился!

 * * *

Подобрав паука, ведунья вернулась на свою лавочку, что стояла у прялки, и с радостью обнаружила, что Плясун живой: он зашевелил лапками, затем опять выбросил паутину – чтоб покинуть руки Дануты – и вновь побежал к выходу.

Девушка, подобрав юбку, прыгнула за ним.

 — Ладно, ладно. Я тебе открою. Только ты уж на дверь не бросайся, — сказала она, берясь за засов. – Ну, иди, гуляй, коль охота, — и распахнула дверь.

Паук ловко запрыгнул на порог, с порога – на крылечко.

Данута же на миг замерла – так восхитила ее красота залитого лунным светом мира, что явился глазам.

Было светло, очень светло. И тихо, будто все, к чему прикоснулись молочные лучи полного ночного светила, застыло. Ведунья засмеялась, прижав ладони к губам – так радостно ей стало при виде ночного великолепия.

И только потом вспомнила о пауке.

Опустила глаза, чтоб увидеть Плясуна и ахнула: на пороге, в пятне лунного света лежал, свернувшись в клубок, совершенно голый человек.

— Ой! – только и смогла сказать ведунья.

Очень уж удивительно это было – увидеть на пороге своего дома голого парня. Человек повернул к ней лицо – на лбу алела крупная шишка.

— Это я. Я паук, — хрипло и медленно сказал человек.

Данута сдвинула брови вместе – сообразила, что у ног её лежит сейчас кто-то зачарованный.

— Не двигайся, — прошептала она, вытягивая вперед руки.

На ладонях девушки вспыхнули зеленым огнем узоры – древние письмена Страны Пин. Вспыхнули и погасли. Ведунья разгладила грозную морщинку меж бровей – зачарованный был всего лишь зачарованным и сам не умел ворожить, не мог нести порчу и заклинать.

Данута дернула с гвоздя, что торчал в двери, свой собственный плащ и протянула его человеку.

— Вставай же, в дом проходи, — сказала она. – Там все расскажешь.

— Нет-нет, — замотал головой человек. – Без лунного света я опять в паука обращусь. Я здесь буду. И тебя прошу со мной побыть, здесь меня выслушать.

Он поспешно укрылся плащом и попытался встать. Было видно, что ноги совершенно его не слушают.

— Это не удивительно, — кивнула Данута. – Ты, видно, очень долго пауком был – разучился человеческими ногами пользоваться.

Ведунья помогла, подставила зачарованному плечо. Хоть и хрупкая она с виду была, а силу в себе хорошую носила. Ловко поставила парня на ноги, отвела к лавочке под окном, усадила. Он сильно дрожал, клацал зубами и смотрел, не мигая, на девушку. Так, как смотрит побитый пёс на того, кто его неожиданно приласкал. Данута ободряюще улыбнулась ему, а про себя отметила, что очень молод этот зачарованный – годков восемнадцати, не больше.

— Ты сиди. Я сейчас. Я тебе поесть принесу. И попить. Ты, наверное, давно ничего кроме мух не ел, — сказала Данута и похлопала бывшего паука теплой ладошкой по тощей, сгорбленной спине.

 * * *

— Я мельника Бруна младший сын, Мартин, — пустился в рассказы юноша, выпив кувшин свежего козьего молока и съев три коржика с орехами и изюмом. – Может, слышала про хутор наш – Яблочный? У нас сад большой, на плоды богатый. Мой старший брат за ним смотрит…

— Нет. Про хутор твой ничего не знаю, — пожала плечами Данута и приложила Мартину ко лбу тряпку, напитанную целебным отваром. – Держи вот. Так шишка быстрей пройдет… А кто тебя в паука обратил?

— Ведьма какая-то, — вздохнул сын мельника.

Данута усмехнулась:

— Ну, уж конечно ведьма. Не повариха, чай, не портниха… А за что? Обидел ты ее? Словом? Делом?

— На ярмарке дело было, — опять вздохнул Мартин, вспоминая прошлое. – В селе Пестрое. Там весной всегда ярмарки знатные. Повезли мы с братом туда яблоки зимних сортов продавать. И вот нёс я мешок с яблоками с телеги на торговое место, под навес. И зацепил мешком этим старушку какую-то. Сильно зацепил – она в грязь упала. А я, болван такой, не помог ей подняться, почиститься. Даже прощения не попросил – потопал себе мимо, — парень виновато опустил рыжую, как у Дануты, голову вниз. – Я даже нагрубил ей. Сказал – не лезь, мол, под ноги, старая… Старая плесень…

Ведунья даже ахнула – так ее потрясло последнее признание Мартина.

— Да, да, такой я грубый, плохие я слова ей сказал, — закивал зачарованный, — и мне очень, очень стыдно, что я это сделал. Я не должен был грубить старушке. Даже ведьме, даже ведьме грубить нельзя… Отец ведь меня не грубостям учил…

— Как же она тебя в паука-то? – спросила Данута, тронув готового заплакать Мартина за дрожащий локоть.

Парень наморщил лоб, вспоминая.

— А вытащила она из кошеля своего поясного какие-то нити, натянула их меж пальцев и вмиг узор какой-то мудреный заплела. И тут – хоп! Стал я крохотным и восьминогим. Упал в собственную одежду – в башмак угодил. Старуха башмак этот схватила и понесла куда-то. А потом в поле выбросила. И все… Вылез я из башмака-то и в лес побежал. Чуть птице какой-то в клюв не попался. Нашел себе потом нору в земле, забился в нее и долго-долго не вылезал. Страшно было очень. Потом как-то ночью вылез – как раз на небе луна полная была. Вылез, в лучи лунные попал и вновь человеком стал. И решил – побегу домой, к отцу, к брату. Они мне помогут. Да не вышло бежать – ноги совсем не работали. А потом луна за тучу спряталась – и вновь пауком я стал… Что ж мне теперь делать? Сможешь ли ты мне помочь? Я ведь слышал о тебе – хорошо ты в ворожбе разбираешься.

— Ворожба, она разная бывает, — ответила Данута, похлопывая себя по коленке. – Я ж не знаю, какое на тебе заклятие. Про нити ты рассказываешь – с этим я мало знакома. Слышала про такие чары, да сама не пользовалась ими. Дай мне руку, — попросив, она вытащила из-за своего пояса, расшитого красным бисером, тонкий нож с костяной рукояткой и кремниевым лезвием. – Я кровь твою возьму, смотреть буду – чего она боится…

 * * *

Льняной лоскут, пропитанный кровью Мартина, ничего не пугался, ни от чего не съеживался. Даже от Солнечного Колеса – большого (с ладонь Дануты), плоского сердоликового камня, чуявшего и убивавшего всякую порчу.

Данута хмурилась, перебирая венички и амулеты. По всему выходило, что от паучьего заклятия у нее нет ключа.

Плясун сидел рядом, на перевернутой чашке, и поблескивал глазками-бусинами. Был бы он человеком – обязательно спросил бы: «Что? Как?»

Только теперь не скоро мог Мартин вновь в человека обратиться – только через месяц, в ночь, когда луна опять станет полной и круглой, как сырная голова.

Данута улыбнулась, невольно подумав о том, что, может быть, луна над ними – это, в самом деле, кусок овечьего сыра, белый и душистый…

Паук постукал лапками по чашке, привлекая к себе внимание.

— Да-да, у нас опять ничего не получается, — вздохнула ведунья. – Ну, времени у нас много… И мы не будем сидеть в доме – мы пойдем в село Пестрое. На то место, где тебя зачаровали. Думаю: надо найти ту колдунью, что нитками балуется. Я попрошу за тебя у ней прощения, подарю ей веселый камень, и она тебя простит, снимет свое заклятие, — говоря, Данута подошла к печке – ее дымоход был обвит веревкой, на которой висели на тонких кожаных шнурках разные-преразные амулеты, на все случаи жизни – из камней, перьев, косточек и сушеных ягод.

Дернула ведунья один из амулетов (малахитовый) с дымохода и запела звонко:

Камушек веселый,

Камушек зеленый,

Словно травка летняя,

Словно пташка звонкая.

Он худое гонит,

Мрачное неволит,

Он обиду-крысу

Что глодает сердце,

Что съедает мысли,

В землю загоняет,

В темень отправляет…

 — Эй, Мята, — позвала Данута кошку, и та послушно подняла голову со своей подушки, сеном набитой. – Я дом зачарую, чтоб чужие не шастали. А ты смотри, чтоб пыль на столах и лавках не собиралась.

 — Хорош-шо, — потянулась Мята, блеснула желтыми глазами.

Данута погладила кошку и вышла на крыльцо дома.

 — Эй, Дрок, — позвала она пса, и Дрок, виляя лохматым хвостом, подбежал к ступенькам, — а ты двор смотри – чтоб там порядок был.

 — Хор-рошо, — кивнула черной головой собака.

Затем девушка вернулась в дом, чтоб в путь-дорогу собраться. Дернула с крючка на стене дорожную сумку, положила в нее пару пшеничных лепешек, фляжку с водой, несколько мелких красных яблок. А потом подошла к большому дубовому сундуку, украшенному мудреной магической резьбой. Данута шепотом прочитала заклинание-ключ – сундук открылся, и девушка чуть ли не целиком в него залезла, чтоб найти нужное.

А понадобились ей старый-престарый замок навесной, сдобренный не менее старыми запирательными заклинаниями, и одна маленькая подушечка-игольница, которая могла, как браслет, одеваться на руку. И торчало из подушечки несколько булавок – все с разноцветными головками.

Выходя из дома, Данута посадила себе на левое плечо паука и положила замок на крыльцо, перед дверью.

 — Держись крепко, Мартин, — сказала ведунья, — сейчас понесемся в Пестрое…

 * * *

Данута убедилась, что паук надежно устроился на ее плече, и выдернула булавку с черной головкой из игольницы, прошептала, крепко зажмурившись:

— Сталь к стали, притянись-соединись.

Легкий ветер, полный аромата цветущей липы, дунул ведунье в лицо.

Данута улыбнулась, открыла глаза и посмотрела вверх – над ней шумели зеленые кроны лип села Пестрое. Шумели не листьями от ветра – а миллионами пчелиных крылышек. Маленькие труженицы собирали нектар с душистых золотистых цветков.

Паук – девушка почувствовала – требовательно защекотал ей шею.

— Да-да, это волшебство. Мы перенеслись из Хмурой пущи в Пестрое. Вот эта моя булавка – в руке. А вот её булавка-сестричка – в липе, — Данута указала на черную головку булавки, что торчала в стволе дерева, у самой земли. – Когда я говорю заклинание, они тянуться друг к другу и меня переносят. Такие мои булавочки в разных деревнях понатыканы. Очень удобно, правда? Могу быстрее птицы летать туда-сюда. Главное – чтоб голова не закружилась… Но, пойдем, покажешь, где все случилось.

Липы, к которым перенеслись Данута и Мартин, росли у самой околицы, и никто не видел внезапного явления ведуньи.

— Конечно, я втыкаю булавки там, где люди мало ходят. Чтоб не пугались люди, — рассказывала Данута, топая по тракту, что вел в деревню. – Думаю: это пугает, когда словно из-под земли перед ними появляешься. Ба-бах! Как снег на голову. Правда?

Конечно, Мартин ей не отвечал. Но девушка чувствовала – он вполне был с ней согласен.

Первым им повстречался гончар – он толкал перед собой небольшую тачку, полную глины, и медленно двигался к своему дому.

— Добрый день вам, мастер Гаш, — поклонилась-поздоровалась Данута.

— И тебе добрый день, дочка, — ответно улыбнулся гончар и снял с головы потрепанную соломенную шляпу – обнажилась его совершенно лысая голова, блестящая, как бока глазурованных кувшинов, которые он лепил и обжигал.

— Помнишь ли ярмарку весеннюю, мастер Гаш? – спросила девушка, наклоняясь к пятнистой и лохматой собаке гончара, которая подбежала, чтоб обнюхать ведунью.

— Помню. Как не помнить? Не очень удачной она для меня была – лавку мне мальцы-огольцы опрокинули, товар побили, — хмыкнул мастер, наблюдая, как Данута гладит пса.

— Помнишь ли ты Мартина, сына мельника с Яблочного хутора?

Гончар даже вздрогнул – так удивил его этот вопрос девушки.

— Помню. Пропал он в тот день. Только одежда его осталась посреди улицы. Про это до сих пор у нас разговоры разные разговаривают. Ох, как батюшка да брат его убивались. Да и искали мы его всем селом. Все леса, поля ближайшие обшарили – и ничего… А что? Почему ты спрашиваешь? Может, есть какие новости про Мартина?

— Просто я тоже ищу Мартина. Вот и решила начать поиски с того места, откуда он пропал. Ответь мне еще на один вопрос, мастер.

— Спрашивай, дочка, — кивнул гончар, сосредотачиваясь – понимал он, что его память может помочь поискам Мартина.

— Может, видел ты на ярмарке старушку с нитками?

— С нитками, — почесал затылок Гаш. – Была вроде бабка с клубками. Но про то лучше, наверно, у женщин спросить – они в пряже больше разбираются.

— Прав ты, мастер, — улыбнулась Данута, чувствуя, что верный путь нащупывает. – Спасибо тебе…

 * * *

Где на селе проще простого найти женщин да поговорить с ними? Конечно, у главного деревенского колодца. Там всегда людно и шумно: девушкам ли звонким, замужним ли дамам всегда есть, о чем посудачить в хорошую погоду. Данута не ошиблась, направившись к колодцу: уже издалека она увидела, что возле длинной лавки, на которой по-солдатски выстроились в ряд ведра с водой, пестреют полосатые юбки, яркие платки и белые блузы местных хозяюшек.

Ведунью, хоть и узнали (в Пестром Дануту хорошо знали и ничего плохого сказать о ней не могли), а встретили настороженным молчанием – удивило, даже напугало женщин то, что на плече девушки сидел большой паук. Хозяйки ведь всегда неприветливо встречают живность такого рода.

Данута же поздоровалась и, видя, как косятся селянки на Мартина, представила своего нового приятеля:

— Вы его не бойтесь. Это паук-плясун. Он, если хотите, спляшет для вас, — и потыкала Мартина пальцем в лапку. – Давай, дружок, покажи, что умеешь.

Женщины, смягчив выражения лиц, ступили ближе, чтоб посмотреть на диво дивное – танцы паука.

Мартина не нужно было долго упрашивать – он резво запрыгал, закрутился на плече у Дануты, словно трясуху заплясал.

— Вот молодец! – похвалила его ведунья. – Но хватит-хватит, а то все плечо ты мне лапами своими оттопчешь, — и хихикнула.

Тут уж и крестьянки засмеялись, захлопали в ладоши – понравилось им такое маленькое представление.

— Славная потеха, — сказала Дануте одна из женщин – пышная, румяная, в синей жилетке с красной вышивкой, — ты, ведушка, к нам на ярмарку с этим дивом приходи.

— А скажите мне, тетушки, торгуют ли нитками, пряжей на вашей ярмарке? – ведунья решила, что пришло время задавать свои вопросы.

— Конечно, торгуют!

— А как же! И хорошими!

— И льняным и шерстяными!

Вот такие понеслись ответы. Все они понравились Дануте. И она спросила следующее:

— А кто торгует? Мне очень нитки для чулок надо. Все чулки продрала, по лесу за травами да ягодой лазая. Хватилась – а новые мастерить не из чего…

— Это тебе в деревню Овчинка надо, — бойко ответила высокая худая девушка с темными косами и большими карими глазами. – Там живет бабушка, что пряжу, нитки нам на ярмарку возит. Звать ее – тетка Ида. Она большая мастерица. Говорят: лет ей о-очень много. А еще говорят: потому лет ей много, что ворожить она умеет.

— К ней отправляйся, но и про нашу ярмарку не забудь. Будем ждать к августу тебя и твоего забавного паука, — дернула Дануту за рукав женщина в синей жилетке.

— Спасибо, тетушки, спасибо, — поблагодарила, раскланялась улыбчивая ведунья и вновь толканула Мартина в лапку. – Слыхал? Тетка Ида. К ней теперь пойдем…

 * * *

Был полдень, и солнце начало припекать так сильно, что Данута решила остановиться и переждать жару в тени огромного валуна, который покоился у дороги, словно уставший, разморенный июльским теплом медведь.

Она села на траву и скинула башмаки, с наслаждением растопырила покрасневшие пальцы гудящих ног.

— Уф, жарааа, — протянула ведунья и хлебнула воды из фляжки. – А ты что? На и тебе капельку, — сказала она пауку и плеснула воды себе в ладонь, а ладонь поднесла Мартину. – Плохо, конечно, что ни разу не была я в Овчинке и не оставила там своей булавки. Придется топать в село, как обычный человек – ножками…

Посетовав на свою нерасторопность, она достала из сумки яблоки и лепешку и принялась обедать, посматривая на жаворонка, который кувыркался и пел-заливался в лазоревом небе.

— А и погулять неплохо, — тут же сказала Данута, подмигивая пауку. – Погода хороша и мир красив. Мне тут нравится.

Мартин, покрутившись возле девушки, убежал куда-то в траву.

— Наверно, козявок ловить пошел, — предположила ведунья, перебирая пальцами обереги, что висели у ней на шее. – Оно и понятно – от паучьих повадок не избавишься, если ты паук.

Она зевнула – после плотного обеда захотелось спать. Поэтому Данута легла на бок, пристроив сумку под голову, и закрыла глаза. Ей всегда нравилось спать днем…

— Зачем идешшшь? – прошипела серая тень и блеснула в Дануту желтыми глазами. – Зачем тревожишшь? Тревожишь мои нити…

Ведунья не испугалась, не зажмурилась. Наоборот: грозно сдвинула брови и протянула вперед руки – древние узоры на узких ладонях девушки засияли золотым огнем.

— Ты Ида? Ты плетешь нити? – спросила Данута, обхватив пальцами амулет-колесико из белого золота, который болтался у ней на груди. – Отвечай.

Ответа не было – тень замахала то ли руками, то ли крыльями. Поднявшийся ветер бросил в лицо Дануте черную пыль-заклинание, но ни одна пылинка не коснулась девушки – все осыпалось вниз, будто расшиблось о невидимую преграду.

Данута вдруг яростно зарычала: то, что безобразничали в ее собственном сне, ей не понравилось.

— Ты Ида? – громко и жестко спросила ведунья. – Отвечай! Это мой сон! Отвечай! Я приказываю!

Тень обессилено уронила руки, сгорбилась, стала меньше ростом.

— Я Ида, — отозвалась она дребезжащим голосом древней старухи. – Я плету нити.

— А я – Данута, дочь Алисии, внучка Доруфа из Страны Пин. И я скоро приду к тебе, тетка. Чтоб поговорить. Так что, пеки пирожки. Я люблю пирожки с черникой, — проговорила ведунья, смягчив голос. – И больше не ходи в мои сны. Этого я, наоборот, не люблю…

Тень вновь махнула руками и с легким шорохом рассыпалась. Так, будто из черного агатового бисера сложена была.

— Вот и хорошо, — улыбнулась Данута и хлопнула сама себя ладошками по щекам.

Хлопнула и проснулась…

— Привет, Мартин, — сказала девушка пауку, который сидел у нее на коленке. – Как дела? Много ли козявок поймал?

Мартин три раза высоко подпрыгнул.

— Ух ты! – рассмеялась Данута. – Три козявки! А ты очень неплохой паук! Может, останешься пауком навсегда?

На такое предложение Мартин вдруг испуганно съежился и стал похож на комок старых перепутанных ниток.

— Ладно, не кисни, — сказала девушка и погладила его пальцем по мохнатой спинке. – Я пошутила. Одна маленькая шутка. И только. Ты помнишь: я обещала помочь тебе. А я никогда не нарушаю своих обещаний, — протянула Мартину руку, и паук забрался в ее ладошку, потом весело побежал на плечо. – Идем, дружок, посмотрим, что за тетка эта Ида…

* * *

До села Овчинка Данута не дошла. Потому что тётка Ида поджидала девушку и паука на повороте, у огромного, позеленевшего валуна, под одиноким дубом, у которого был странно понурый вид (из-за кривого ствола, наверное).

Данута увидала тётку и остановилась, ожидая какого-нибудь подвоха. Но Ида не двигалась – сидела и мотала клубок, вытягивая нитку из своей пестрой, щедро украшенной деревянными бусинами, торбы.

Данута сделала шаг вперёд – Ида не пошевелилась. Данута сделала ещё один шаг – старуха подняла голову, но мотать клубок не перестала.

— Привет тебе, — заговорила Данута; она была хорошо воспитана и со старшими здоровалась первой. – Почему здесь меня ждёшь?

— Привет, — ответила тётка Ида, ласково улыбаясь. – Не терпится мне показать тебе свой последний клубок. Он для тебя, он особенный…

Девушка перевела взгляд с глаз нитяницы на клубок, что мелькал в руках тётки. Он был разноцветный – переливался синим, белым и зеленым.

— Из него красивое вязание получится, — заметила Данута, делая еще один шаг вперед. – Я бы купила у тебя такие нитки, но сейчас мне не до них. Сейчас я о Мартине хочу говорить, — ведунья сняла с плеча паука, который испуганно сжался в комочек, и показала его тётке. – Ты его зачаровала?

Ида помолчала, внимательно глядя на Плясуна. А руки её всё наматывали нить на клубок. И он уже был таким большим, как голова самой Иды.

— Отчего ж не зачаровать того, кто словами обидными бьёт? – вопросом на вопрос ответила нитяница, а голос её был медовым. – Обозвал он меня – получил за то. Разве кто кроме меня за меня заступится, если обижать кто вздумает? – тут глаза Иды блеснули сталью, но тут же вновь погасли.

Данута подошла совсем близко, наклонилась к тётке и, улыбаясь, заговорила:

— Если за грубость ты его в паука обратила, то прости его. Он раскаивается и чрез меня у тебя прощения просит. И, если надо, он тебе отработает за обиду. Он сын крестьянский – многое по хозяйству умеет… а я тебе за то весел малахит-камень подарю. Смотри: он – чудесный…

Ида помолчала, глядя то на светлое лицо Дануты, то на обереги, что болтались, тихо перестукиваясь, у девушки на шее, то на узорчатый малахит, который лежал в ладони молодой ведуньи. А руки всё мотали и мотали нить на клубок. Синее, белое, зеленое. И чуть блеска…

— Посмотри лучше, как красиво у меня выходит, — улыбнулась нитяница, протягивая клубок Дануте. – Бери. Я его тебе дарю.

Ведунья нахмурилась было потому, что не услышала ответа на своё предложение, но решила уважить старушку, взяла клубок и хотела похвалить работу Иды, но не смогла и слова вымолвить. Будто заморозились у ней и губы, и язык, и само горло.

— Славно ведь я потрудилась? – медовым голосом спросила Ида, и теперь её глаза блестели стальной злобой.

Данута хотела бросить «подарок» и схватиться за обереги, но пальцы её не отпускали клубка – словно прилипли к нему. И вспыхнули узоры на руках девушки, загорелись золотом и янтарём. Но Ида кинулась к ведунье, распахнула балахон свой необъятный и накрыла им Дануту, да с головой. И пропела низким голосом незнакомые заклятья.

Погас свет и звуки исчезли. Стало душно и колко, как под шерстяными одеялами…

* * *

Открыла глаза Данута.

Что такое?

В какой странной она комнате.

Да и комната ли это?

Больше на гнездо из толстых и мохнатых канатов похоже. Сверху они, и снизу, и с боков… Синее, белое, зеленое… и чуть блеска…

Тут поняла Данута: в клубке она. Заморочила её Ида, заворожила и в клубок упрятала. Не помогли ни обереги древние, ни узоры, которые матушка ей на ладонях рисовала, ни глаза зоркие, коварство видящие.

— А Мартин-Плясун? – спохватилась девушка. – Где ж он? Что с ним? Ох, Мартин, бедняжечка…

Однако, некогда было горевать и сокрушаться – надо было думать, как из нитяного плена вырваться.

Стала Данута осматриваться, искать мелочь какую-нибудь, себе в помощь. Да не было теперь с ней ни сумки дорожной, ни оберегов. И малахита-камня не имелось. Всё, видать, Ида себе забрала, когда девушку сил и сознания лишила.

— Вот же подлая старуха, — не выдержала – забранилась ведунья. – И морочит и грабит. Обязательно такую надо проучить! Чтоб не портила жизни и настроения…

Но кое-что у девушки осталось: узоры на руках, да браслетик-игольница на запястье. А в ней – пара булавочек. Не взяла Ида этой вещицы, не захотела. Решила, наверное, что это – мелочь, которой внимания не следует уделять.

Весело запела Данута, булавку из подушечки вытянув:

— Голубая сталь,

Ты чиста, как вода,

И звонка, и крепка,

И надёжненька.

Зло пугается,

Стали прячется,

Не желает зло

С ней встречатися…

Пропела песенку-заклинание и воткнула булавку в стену своего узилища.

Заворчал огромный клубок, заворочался, словно разбуженный охотниками медведь. Зашевелились нити-канаты, извиваться начали, как змеи, которым хвосты придавили. То сжимались они вокруг Дануты, будто задушить её хотели, то растягивались, просторнее делая темницу ведуньи. А девушка не удивлялась и не пугалась – переплела пальцы в особую фигуру и смотрела, не мигая, на узоры на руках, а те мерцали, то загораясь золотом, то потухая.

Последний раз вздохнул клубок и распался – и хлынул свет на Дануту, как плотина прорвалась.

Вздохнула полной грудью девушка, закрыв глаза и улыбаясь весело, и раскинула руки, как птица, к полёту готовая, и взлетела из пахнущего шерстью узилища и ахнула, вернувшись к прежнему росту.

— Вот я какая! – провозгласила всему, что вокруг было. – Где ты, Ида? Надо бы разговор закончить…

 

* * *

Комната, в которой оказалась Данута, была маленькой и тёмной. Окошек лишь два – оба узкие, в темно-красных занавесках. Подоконники были пусты – без цветов. Зато в избытке имелось вязанных крючком разноцветных салфеток, дорожек, покрывалец и ковриков. Потолка девушка почти не видела из-за множества веничков, висящих на подполоточных шестах. Эти венички испускали травяные ароматы. Но в них добавлялся и уже знакомый Дануте запах шерсти. Потому что в избушке, кроме вязаных вещиц, на полочках, которых было много-много по стенам прибито, лежали плотненько мотки пряжи и клубки, большие и маленькие.

— Где ты, Ида? – еще раз позвала ведунья.

Кто-то заохал из-за плотного полосатого полога.

Данута шагнула туда, отвела занавесь в сторону и увидела невысокую широкую кованную кровать, а на ней – на горе мелких подушек, обряженных в разноцветные наволочки – тётку Иду. Увидела и забыла про обиду, и злость, и желание наказать подлую нитяницу.

Тяжело больной выглядела тётка. Бледным было её лицо, а тени вокруг глаз и рта – серыми. Она тяжко дышала, и с каждым выдохом извергала в воздух зловоние. Плохо было Иде, в глазах её дрожали слёзы боли и страха.

— Нельзя было мне тебя морочить, — прохрипела старуха. – Все силы я на тебя потратила… и обереги твои мне добра не принесли… теперь только помереть осталось…

— Что ты, бабушка, — улыбнулась Данута, снимая со спинки кровати свои обереги. – Не так уж серьёзна твоя хворь. Чуть ослабла ты от грудной жабы – и всего только. Я тебе настоя целебного сделаю, в печь дров ароматных заброшу, умою тебя заговорённой водой. Так и осилим твою хворь.

— Неужто ты со мной будешь возиться? – не поверила тётка. – Я ж тебя сгубить хотела…

— Меня так просто не сгубишь, — еще шире улыбнулась Данута. – Я многих лечила, многим помогала. Их благодарность и пожелания долголетия и доброздравия всегда со мной. Чем больше я помогаю, тем сильнее становлюсь. Так что, не могла ты меня погубить… Ты же вот и ослабла из-за того, что вредила людям. А на мне и совсем подорвалась…

Ведунья рассказывала, а сама уже перебирала венички – искала нужные травки для целебного настоя.

Ида ничего не отвечала – слушала внимательно и слезящимися глазами следила за девушкой, которая сновала туда-сюда по дому.

— Дай мне, травушка,

Свои косоньки,

Косы мягкие

И душистые,

И целебные,

И без горечи…

Данута напевала, и от звуков её нежного молодого голоса становилось в жилье нитяницы светлее и свежее. И сама тётка Ида уже не страдала от боли и не боялась смерти.

— Дочечка, — позвала она девушку. – Глянь там, за печной трубой – жбан небольшой. Там наш паучок Мартинка…

* * *

Солнце садилось за сосновый бор, и лучи его красили пушистые кроны деревьев в золотое и медовое. Попискивали в небе быстрые стрижи, а слабый ветер пах разнотравьем.

По белой дороге, взявшись за руки, шли юноша и девушка, счастливый сын мельника Мартин и рыжая ведунья Данута. Они были в красивых вязаных накидках и в ярких шапочках…

Тётка Ида открыла все окна в темной избушке, распустила колдовской клубок и сняла чары с Мартина. И почти сразу сама поправилась, перестала хрипеть и сохнуть. Мартин же переделал на подворье тётки всю работу, какую нашёл: забор поправил, навес над колодцем починил, дров наколол, расстарался. А Данута в доме похлопотала, прибралась, и наготовила целебных настоев тётке на три дня вперёд.

Попрощались они, как родные. Ида обняла Мартина, по широким плечам похлопала и взяла с него обещание, что впредь не будет он грубить людям, будет гнев свой в узде держать. А Дануту обняла еще крепче, расцеловала в обе щеки и поблагодарила за помощь и науку.

— Столько лет на свете жила, а не знала, не могла понять, отчего хвори со мной то зимой, то летом приключаются, — сказала тётка девушке. – Ведь Мартин – не первый, на кого я темные чары наслала. Надо бы сейчас все клубки колдовские в печку побросать – чтоб всем, кого я обидела, облегчение сделать…

— Побросай, тётушка, побросай, — кивала Данута. – Ведь есть у тебя ремесло хорошее – нитками, вязанием занимаешься. Вот туда силы свои и направляй… Очень уж хороши твои салфетки…

Теперь шагали домой радостные Мартин и Данута по светлой дороге, что резала цветущий луг на две части, и любовались тёплым закатом. Посматривал с нежностью юноша на девушку, а ведунья чувствовала, и забавно краснели её круглые щёки.

Когда пришли они к развилке, и надо было Мартину в свою сторону поворачивать, а Дануте – в Хмурую пущу, остановились они, и сказал парень:

— Я батюшке с матушкой покажусь, чтоб не волновались обо мне больше. А потом хочу к тебе вернуться. Позволишь ли?

— Зачем же? Я тебе уже помогла, — хитро улыбаясь, ответила Данута.

— Я не за помощью… я… я не могу без тебя больше, — выдохнул Мартин и потянулся к губам девушки, как к спелым ягодам, и поцеловал её. – Я тебя люблю…

Данута хлопнула его легонько по макушке:

— Ишь, какой шустрый.

— Такой уж я, — улыбался Мартин, не выпуская руки девушки из своих рук. – В жёны тебя хочу. Согласна ли?

Данута губы надула:

— А ты с подарками приезжай. Так еще посмотрю – понравишься ли ты Горюхе.

— Это кто? – нахмурился парень.

— Коза моя. Очень умная барыня, — рассмеялась девушка, и в глазах её загорелись веселые искры.

Мартин тоже засмеялся.

И стало им обоим, лучами солнца закатного обласканным, еще лучше, чем было прежде…

Лето 2011 года