Охота на Снарка (Пер. Г. Кружков)

Льюис Кэрролл. Охота на Снарка

Lewis Carroll. The hunting of the snark

London, 1876

Перевод с английского Григория Кружкова

ТАК ЧТО НЕ СПРАШИВАЙ, ЛЮБЕЗНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ,

ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛЬЧИК БАЛАБОНА.

Мартин Гарднер

ОХОТА ПУЩЕ НЕВОЛИ

Русская поговорка

ПРОЛОГ ПЕРЕВОДЧИКА

Сперва — два слова о том,

что такое Снарк и с чем его едят.

(Разумеется, испросив прощения

у тех читателей, которые отлично знают,

что такое Снарк

(хотя, по правде сказать,

знать этого не может никто

(даже автор этого не знал)).)

Итак,

ВО-ПЕРВЫХ, ВО-ВТОРЫХ И В-ТРЕТЬИХ

Во-первых, было два основоположника литературы абсурда — Эдвард Лир, издавший несколько «Книг нонсенса», и Льюис Кэрролл, издавший сперва «Алису в стране чудес», потом «Алису в Зазеркалье», а потом (в марте 1876 года) «Охоту на Снарка».

Во-вторых, Льюис Кэрролл тридцать лет преподавал математику в Колледже Церкви Христа, что в городе Оксфорде, написал за свою жизнь много ученых книг и чуть ли не сто тысяч писем разным людям — взрослым и детям, немножко заикался и замечательно фотографировал.

В-третьих, написал он свою поэму для детей и посвятил маленькой девочке (но не Алисе Лиддел, дочери декана Колледжа, которой он посвятил «Страну Чудес», а другой — Гертруде Чатауэй, с которой он познакомился на каникулах. Вообще, Кэрролл дружил и переписывался со многими девочками. И правильно делал, потому что разговаривать с ними намного интереснее, чем с профессорами.) Написал-то он для детей, да взрослые оттягали поэму себе: дескать, глубина в ней необыкновенная, не дай Бог ребеночек провалится. Только, мол, sages and grey — haired philosophers (то есть, мудрецы и поседелые философы) способны понять, где там собака зарыта. И пошли толковать так и сяк,

Главное ведь что? Искали, стремились, великие силы на это положили… Доходили, правда, до них слухи, люди-то добрые предупреждали, что Снарк может и Буджумом оказаться, да все как-то надеялись, что обойдется, что — не может того быть. Тем более, когда такой пред водитель с колокольчиком!

Не обошлось. Ситуация обыкновенная, очень понятная. Тут можно представить себе и предприятие обанкротившееся, и девушку, разочаровавшуюся в своем «принце», и … Стоит ли продолжать? Все, что начинается за здравие, а кончается за упокой, уложится в эту схему.

В 40-х годах появилась такая теория, что Снарк — это атомная энергия (и вообще научный прогресс), а Буджум — ужасная атомная бомба (и вообще все, чем мы за прогресс расплачиваемся).

Можно думать (и это едва ли не всего естественнее для нас с вами), что Снарк — это некая социальная утопия, а Буджум — чудовище тоталитаризма, в объятья которого попадают те, что к ней (к утопии) стремятся. Так сказать, за что боролись, на то и напоролись.

Можно мыслить и более фундаментально. Тогда «Охота на Снарка» предстанет великой экзистенциальной поэмой о бытии, стремящемся к небытию, или новой «Книгой Экклезиаста» — проповедью о тщете (но проповедью, так сказать, «вверх тормашками»).

А может быть, дело как раз в том, что перед нами творение математика, то есть математическая модель человеческой жизни и поведения, допускающая множество разнообразных подстановок. Искуснейшая модель, честное слово! Недаром один оксфордский студент утверждал, что в его жизни не было ни единого случая, чтобы ему (в самых разнообразных обстоятельствах) не вспомнилась строка или строфа из «Снарка», идеально подходящая именно к этой ситуации.

Страшно и подступиться к такой вещи переводчику. Вот ведь вам задача.

БЛОХУ ПОДКОВАТЬ!

Вообще, переводить игровые, комические стихи непросто. Как ни исхитряйся, как ни тюкай молоточком, хотя и дотюкаешься до конца и вроде бы сладишь дело, — не пляшет аглицкая блошка, не пляшет заморская нимфозория! Тяжелы подковки-то.

А нужно ли это делать, вообще, — вот вопрос. Ведь и сам Снарк — зверюга абсурдная, а тут его еще надо переснарковать, да перепереснарковать, да перевыснарковать. Суета в квадрате получается и дурная бесконечность. Но в конце концов сомнения были отброшены и к делу приступлено. Принцип перевода выбран с особым расчетом: хотелось, чтобы вещь оставалась английской и в тоже время естественно приложимой к русской ситуации. Снарк остался Снарком и Буджум Буджумом ввиду их широкой международной известности, других же персонажей пришлось малость перекрестить. Предводитель Bellman получил имя Балабона (за свой председательский колокольчик и речистость), другие члены его команды выровнялись под букву «Б»: дело в том, что у Кэрролла они все начинаются на одну букву, и это ох как неспроста! Мясник (Butcher), весьма брутальный тип, благополучно превратился в брутального же Браконьера. Оценщик описанного имущества (Broker) — в Барахольщика. Гостиничный мальчишка на побегушках (Boots), не играющий никакой роли в сюжете, — в Билетера (а почему бы нет?). Адвокат (Barrister) претерпел самую интересную метаморфозу — он сделался отставной козы Барабанщиком и при этом Бывшим судьей. Значит, так ему на роду написано. Ничего, пусть поддержит ударную группу (колокольчик и барабан) этого обобщенного человеческого оркестра, где каждый трубит, как в трубу, в свою букву «Б» — быть, быть, быть! На этой опти-мистической (то есть отчасти и мистической) ноте мы закончим и плавно выпятимся за кулису.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Балабон, капитан и предводитель,

Билетер,

барахольщик,

шляпный Болванщик,

отставной козы Барабанщик, он же Бывший судья,

Бильярдный маэстро,

банкир,

Булочник, он же Огрызок, Дохляк и пр.;

Бо6ер,

браконьер,

А ТАКЖЕ

Снарк,

Буджум,

Хворобей,

Кровопир,

Призрак дядюшки,

Видения Суда,

Обитатели гор и другие.

ВОПЛЬ ПЕРВЫЙ. ВЫСАДКА НА БЕРЕГ

«Вот где водится Снарк!» — возгласил Балабон.

Указав на вершину горы;

И матросов на берег вытаскивал он,

Их подтягивал за вихры.

«Вот где водится Снарк! Не боясь, повторю:

Вам отваги придаст эта весть.

Вот где водится Снарк! В третий раз говорю.

То, что трижды сказал, то и есть».

Был отряд на подбор! Первым шел Билетер

Дальше следовал шляпный Болванщик,

Барахольщик с багром, чтоб следить за добром

И козы отставной Барабанщик.

Биллиардный маэстро — -отменный игрок

Мог любого обчистить до нитки;

Но Банкир всю наличность убрал под замок

Чтобы как-то уменьшить убыткики

Был меж ними Бобер, на уловки хитер,

По канве вышивал он прекрасно

И, по слухам, не раз их от гибели спас.

Но вот как — -совершен но неясно.

Был там некто, забывший на суше свой зонт,

Сухари и отборный изюм,

Плащ, который был загодя отдан в ремонт,

И практически новый костюм.

Тридцать восемь тюков он на пристань привез.

И на каждом — свой номер и вес;

Но потом как-то выпустил этот вопрос

И уплыл в путешествие без.

Можно было б смириться с потерей плаща

Уповая на семь сюртуков

И три пары штиблет; но пропажу ища,

Он забыл даже, кто он таков.

Его звали: «Эй, там!» или «Как тебя бишь!

Отзываться он сразу привык

И на «Вот тебе на и на «Вот тебе шиш`,

И на всякий внушительный крик.

Ну а тем. кто любил выражаться точней

Он под кличкой иной Оыл знаком.

В кругу самом близком он звался «огрызком

В широких кругах — дохляком

«И умом не Сократ, и лицом не Парис, —

Отзывался о нем Балабон. —

Но зато не боится он Снарков и крыс,

Крепок волей и духом силен!»

Он с гиенами шутки себе позволял,

Взглядом пробуя их укорить,

И однажды под лапу с медведем гулял.

Чтобы как-то его подбодрить.

Он как Булочник, в сущности, взят был на борт,

Но позднее признаньем потряс,

Что умеет он печь только Базельский торт,

Но запаса к нему не запас.

Их последний матрос, хоть и выглядел пнем, —

Это был интересный пенек:

Он свихнулся на Снарке, и только на нем,

Чем вниманье к себе и привлек.

Это был Браконьер, но особых манер:

Убивать он умел лишь Бобров,

Что и всплыло поздней, через несколько дней,

Вдалеке от родных берегов.

И вскричал Балабон, поражен, раздражен:

«Но Бобер здесь один, а не пять!

И притом это — мой, совершенно ручной,

Мне б его не хотелось терять».

И, услышав известье, смутился Бобер,

Как-то съежился сразу и скис,

И обеими лапками слезы утер,

И сказал: «Неприятный сюрприз»

Кто-то выдвинул робко отчаянный план:

Рассадить их по двум кораблям.

Но решительно не пожелал капитан

Экипаж свой делить пополам.

«И одним кораблем управлять нелегко,

Целый день в колокольчик звеня,

А с двумя (он сказал) не уплыть далеко,

Нет уж, братцы, увольте меня!»

Билетер предложил, чтобы панцирь грудной

Раздобыл непременно Бобер

И немедленно застраховался в одной

Из надежных банкирских контор.

А Банкир, положение дел оценя,

Предложил то, что именно надо:

Договор страхованья квартир от огня

И на случай ущерба от града.

И с того злополучного часа бобер,

Если он с браконьером встречался,

Беспричинно грустнел, отворачивал взор

И как девушка скромно держался.

ВОПЛЬ ВТОРОЙ. РЕЧЬ КАПИТАНА

Балабона судьба им послала сама:

По осанке, по грации — лев!

Вы бы в нем заподозрили бездну ума,

В первый раз на него поглядев.

Он с собою взял в плаванье Карту морей,

На которой земли — ни следа;

И команда, с восторгом склонившись над ней

Дружным хором воскликнула: «Да!»

Для чего, в самом деле, полюса, параллели,

Зоны, тропики и зодиаки?

И команда в ответ: «В жизни этого нет,

Это — чисто условные знаки.

На обыденных картах-слова, острова,

Все сплелось, перепуталось — жуть!

А на нашей, как в море, одна синева,

Вот так карта — приятно взглянуть!»

Да, приятно… Но вскоре после выхода в море

Стало ясно, что их капитан

Из моряцких наук знал единственный трюк —

Балабонить на весь океан.

И когда иногда, вдохновеньем бурля,

Он кричал: «Заворачивай носом!

Носом влево, а корпусом — право руля!» —

Что прикажете делать матросам?

Доводилось им плыть и кормою вперед,

Что, по мненью бывалых людей,

Характерно в условиях жарких широт

Для снаркирующих кораблей.

И притом Балабон — говорим не в упрек —

Полагал, и уверен был даже,

Что раз надо, к примеру, ему на восток,

То и ветру, конечно, туда же.

Наконец с корабля закричали: «Земля!» —

И открылся им брег неизвестный.

Но, взглянув на пейзаж, приуныл экипаж:

Всюду скалы, провалы и бездны.

И, заметя броженье умов, балабон

Произнес утешительным тоном

Каламбурчик, хранимый до черных времен, —

Экипаж отвечал только стоном.

Он им рому налил своей щедрой рукой,

Рассадил, и призвал их к вниманью,

И торжественно (дергая левой щекой)

Обратился с докладом к собранью:

«Цель близка, о сограждане! Очень близка!»

(Все поежились, как от морозу.

Впрочем, он заслужил два-три жидких хлопка,

Разливая повторную дозу.)

«Много месяцев плыли мы, много недель,

Нам бывало и мокро, и жарко,

Но нигде не видали — ни разу досель! —

Ни малейшего проблеска Снарка.

Плыли много недель, много дней и ночей,

Нам встречались и рифы, и мели;

Но желанного Снарка, отрады очей,

Созерцать не пришлось нам доселе.

Так внемлите, друзья! Вам поведаю я

Пять бесспорных и точных примет,

По которым поймете — если только найдете,-

Кто попался вам — Снарк или нет.

Разберем по порядку. На вкус он не сладкий,

Жестковат, но приятно хрустит,

Словно новый сюртук, если в талии туг,

И слегка привиденьем разит.

Он встает очень поздно. Так поздно встает

(Важно помнить об этой примете),

Что свой утренний чай на закате он пьет,

А обедает он на рассвете.

В-третьих, с юмором плохо. Ну, как вам сказать?

Если шутку он где-то услышит,

Как жучок, цепенеет, боится понять

И четыре минуты не дышит.

Он, в-четвертых, любитель купальных кабин

И с собою их возит повсюду,

Видя в них украшение гор и долин.

(Я бы мог возразить, но не буду.)

В-пятых, гордость! А далее сделаем так:

Разобьем их на несколько кучек

И рассмотрим отдельно — Лохматых Кусак

И отдельно — Усатых Колючек.

Снарки, в общем, безвредны. Но есть среди них.

(Тут оратор немного смутился.)

Есть и БУДЖУМЫ…» Булочник тихо поник

И без чувств на траву повалился.

ВОПЛЬ ТРЕТИЙ. РАССКАЗ БУЛОЧНИКА

И катали его, щекотали его,

Растирали виски винегретом,

Тормошили, будили, в себя приводили

Повидлом и добрым советом.

И когда он очнулся и смог говорить,

Захотел он поведать рассказ.

И вскричал Балабон: «Попрошу не вопить!

И звонком возбужденно затряс.

Воцарилася тишь. Доносилося лишь,

Как у берега волны бурлили

Когда тот, кого звали «Эй, как тебя бишь»,

Речь повел в ископаемом стиле.

«Я, — он начал, — из бедной, но честной семьи…»

«Перепрыгнем вступленье — и к Снарку! —

Перебил капитан. — Если ляжет туман,

Все труды наши выйдут насмарку».

«Сорок лет уже прыгаю, боже ты мой! —

Всхлипнул Булочник, вынув платок. —

Буду краток: я помню тот день роковой,

День отплытья — о, как он далек!

Добрый дядюшка мой (по нему я крещен)

На прощание мне говорил…»

«Перепрыгнули дядю!» — взревел Балабон

И сердито в звонок зазвонил.

«Он учил меня так, — не смутился Дохляк, —

Если Снарк — просто Снарк, без подвоха,

Его можно тушить, и в бульон покрошить,

И подать с овощами неплохо.

Ты с умом и со свечкой к нему подступай,

С упованьем и крепкой дубиной,

Понижением акций ему угрожай

И пленяй процветанья картиной…»

«Замечательный метод! — прервал Балабон. —

Я слыхал о нем, честное слово.

Подступать с упованием (я убежден) —

Это первый закон Снарколова!

«… Но, дружок, берегись, если вдруг набредешь

Вместо Снарка на Буджума. Ибо

Ты без слуху и духу тогда пропадешь,

Не успев даже крикнуть «спасибо».

Вот что, вот что меня постоянно гнетет,

Как припомню — потеет загривок,

И всего меня этак знобит и трясет,

Будто масло сбивают из сливок.

Вот что, вот что страшит…» — «Ну, заладил опять!

Перебил предводитель в досаде.

Но уперся Дохляк: «Нет, позвольте сказать!

Вот что, вот что я слышал от дяди

.

И в навязчивом сне Снарк является мне

Сумасшедшими, злыми ночами;

И его я крошу, и за горло душу,

И к столу подаю с овощами.

Но я знаю, что если я вдруг набреду

Вместо Снарка на Буджума — худо!

Я без слуху и духу тогда пропаду

И в природе встречаться не буду».

ВОПЛЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. НАЧАЛО ОХОТЫ

Балабон покачал головой: «Вот беда!

Что ж вы раньше сказать не сумели?

Подложить нам такую свинью — и когда! —

В двух шагах от намеченной цели.

Все мы будем, конечно, горевать безутешно,

Если что-нибудь с вами случится;

Но зачем же вначале вы об этом молчали,

Когда был еще шанс воротиться?

А теперь — подложить нам такую свинью! —

Снова вынужден вам повторить я».

И со вздохом Дохляк отвечал ему так:

«Я вам все рассказал в день отплытья.

Обвиняйте в убийстве меня, в колдовстве.

В слабоумии, если хотите;

Но в увертках сомнительных и в плутовстве

Я никак не повинен, простите.

Я в тот день по-турецки вам все объяснил,

Повторил на фарси, на латыни;

Но сказать по-английски, как видно, забыл

Это мучит меня и поныне».

«Очень, очень прискорбно, — пропел Балабон.

Хоть отчасти и мы виноваты.

Но теперь, когда этот вопрос разъяснен,

Продолжать бесполезно дебаты.

Разберемся потом, дело нынче не в том,

Нынче наша забота простая:

Надо Снарка ловить, надо Снарка добыть —

Вот обязанность наша святая.

Его надо с умом и со свечкой искать,

С упованьем и крепкой дубиной,

Понижением акций ему угрожать

И пленять процветанья картиной!

Снарк — серьезная дичь! Уж поверьте, друзья,

Предстоит нам совсем не потеха;

Мы должны все, что можно, и все, что нельзя,

Совершить — но добиться успеха.

Так смелей же вперед — ибо Англия ждет!

Мы положим врага на лопатки!

Кто чем может себя оснащай! Настает

Час последней, решительной схватки!»

Тут Банкир свои слитки разменял на кредитки

И в гроссбух углубился угрюмо,

Пока Булочник, баки разъерошив для драки,

Выколачивал пыль из костюма.

Билетер с Барахольщиком взяли брусок

И лопату точили совместно,

Лишь Бобер продолжал вышивать свой цветок,

Что не очень-то было уместно, —

Хоть ему Барабанщик ( и Бывший судья)

Объяснил на примерах из жизни,

Как легко к вышиванию шьется статья

Об измене гербу и отчизне.

Бедный шляпный Болванщик, утратив покой,

Мял беретку с помпончиком белым,

А Бильярдный маэстро дрожащей рукой

Кончик носа намазывал мелом.

Браконьер нацепил кружевное жабо

И скулил, перепуган до смерти;

Он признался, что очень боится «бо-бо»

И волнуется, как на концерте.

Он просил: *Не забудьте представить меня,

Если Снарка мы встретим в походе».

Балабон, неизменную важность храня,

Отозвался: «Смотря по погоде».

Видя, как Браконьер себя чинно ведет,

И Бобер, осмелев, разыгрался;

Даже Булочник, этот растяпа, — и тот

Бесшабашно присвистнуть пытался.

«Ничего! — предводитель сказал. — Не робей!

Мы покуда еще накануне Главных дел.

Вот как встретится нам ХВОРОБЕИ

Вот тогда пораспустите нюни!»

ВОПЛЬ ПЯТЫЙ. УРОК БОБРА

И со свечкой искали они, и с умом,

С упованьем и крепкой дубиной,

Понижением акций грозили притом

И пленяли улыбкой невинной.

И решил браконьер в одиночку рискнуть,

И, влекомый высокою целью,

Он бесстрашно свернул на нехоженый путь

И пошел по глухому ущелью.

Но рискнуть в одиночку решил и Бобер,

Повинуясь наитью момента

И при этом как будто не видя в упор

В двух шагах своего конкурента.

Каждый думал, казалось, про будущий бой,

Жаждал подвига, словно награды! —

И не выдал ни словом ни тот, ни другой

На лице проступившей досады.

Но все уже тропа становилась, и мрак

Постепенно окутал округу,

Так что сами они не заметили, как

Их притерло вплотную друг к другу.

Вдруг пронзительный крик, непонятен и дик,

Над горой прокатился уныло;

И Бобер обомлел, побелев точно мел,

И в кишках Браконьера заныло.

Ему вспомнилась милого детства пора,

Невозвратные светлые дали —

Так похож был тот крик на скрипенье пера,

Выводящего двойку в журнале.

*Это крик Хворобья» — громко выдохнул он

И на сторону сплюнул от сглазу. —

Как сказал бы теперь старина Балабон,

Говорю вам по первому разу.

Это клич Хворобья! Продолжайте считать,

Только в точности, а не примерно.

Это — песнь Хворобья! — повторяю опять.

Если трижды сказал, значит, верно».

Всполошенный бобер скрупулезно считал,

Всей душой погрузившись в работу,

Но когда этот крик в третий раз прозвучал,

Передрейфил и сбился со счету.

Все смешалось в лохматой его голове,

Ум за разум зашел от натуги.

«Сколько было вначале — одна или две?

Я не помню-шептал он в испуге.

«Этот палец загнем, а другой отогнем..

. Что-то плохо сгибается палец;

Вижу, выхода нет — не сойдется ответ»,-

И заплакал несчастный страдалец

«Это — легкий пример, — заявил Браконьер.

Принесите перо и чернила;

Я решу вам шутя этот жалкий пример,

Лишь бы только бумаги хватило».

Тут Бобер притащил две бутылки чернил,

Кипу лучшей бумаги в портфеле…

Обитатели гор выползали из нор

И на них с любопытством смотрели.

Между тем Браконьер, прикипая к перу,

Все строчил без оглядки и лени,

В популярном ключе объясняя Бобру

Ход научных своих вычислений.

«За основу берем цифру, равную трем

(С трех удобней всего начинать),

Приплюсуем сперва восемьсот сорок два

И умножим на семьдесят пять.

Разделив результат на шестьсот пятьдесят

(Ничего в этом трудного нет),

Вычтем сто без пяти и получим почти

Безошибочно точный ответ.

Суть же метода, мной примененного тут,

Объяснить я подробней готов,

Если есть у вас пара свободных минут

И хотя бы крупица мозгов.

Впрочем, вникнуть, как я, в тайники бытия,

Очевидно, способны не многие;

И поэтому вам я сейчас преподам

Популярный урок зоологии».

И он с пафосом стал излагать матерьял

(При всеобщем тоскливом внимании)

Забывая, что вдруг брать людей на испуг

Неприлично в приличной компании.

«Хворобой — провозвестник великих идей,

Устремленный в грядущее смело;

Он душою свиреп, а одеждой нелеп,

Ибо мода за ним не поспела.

Презирает он взятки, обожает загадки,

Хворобейчиков держит он в клетке

И в делах милосердия проявляет усердие,

Но не жертвует сам ни монетки.

Он на вкус превосходней кальмаров с вином,

Трюфелей и гусиной печенки.

(Его лучше в горшочке хранить костяном

Или в крепком дубовом бочонке.)

Вскипятите его, остудите во льду

И немножко припудрите мелом,

Но одно безусловно имейте в виду:

Не нарушить симметрию в целом!»

Браконьер мог бы так продолжать до утра,

Но — увы! — было с временем туго;

И он тихо заплакал, взглянув на Бобра,

Как на самого близкого друга.

И Бобер ему взглядом признался в ответ,

Что он понял душою за миг Столько,

сколько бы он и за тысячу лет

Не усвоил из тысячи книг.

Они вместе в обнимку вернулись назад,

И воскликнул Банкир в умилении:

«Вот воистину лучшая нам из наград

За убытки, труды и терпение!»

Так сдружились они, Браконьер и Бобер

(Свет не видел примера такого!),

Что никто и нигде никогда с этих пор

Одного не встречал без другого.

Ну а если и ссорились все же друзья

(Впрочем, крайне беззубо и вяло),

Только вспомнить им стоило песнь Хворобья

И размолвки их как не бывало!

ВОПЛЬ ШЕСТОЙ. СОН БАРАБАНЩИКА

И со свечкой искали они, и с умом,

С упованьем и крепкой дубиной,

Понижением акций грозили притом

И пленяли улыбкой невинной.

И тогда Барабанщик (и Бывший судья)

Вздумал сном освежить свои силы,

И возник перед ним из глубин забытья

Давний образ, душе его милый.

Ему снился таинственный сумрачный Суд

И внушительный Снарк в парике

И с моноклем в глазу, защищавший козу.

Осквернившую воду в реке.

Первым вышел Свидетель, и он подтвердил,

Что артерия осквернена.

И по просьбе Судьи зачитали статьи,

По которым вменялась вина.

Снарк (защитник) в конце выступления взмок —

Говорил он четыре часа;

Но никто из собравшихся так и не смог

Догадаться, при чем тут коза.

Впрочем, мненья присяжных сложились давно,

Всяк отстаивал собственный взгляд,

И решительно было ему все равно,

Что коллеги его говорят.

— Чтозагалиматья! — -возмутился Судья.

Снарк прервал его: — Суть не в названьях,

Тут важнее, друзья, сто восьмая статья

Уложения о наказаньях.

Обвиненье в измене легко доказать,

Подстрекательство к бунту — труднее,

Но уж в злостном банкротстве козу обвинять,

Извините, совсем ахинея.

Я согласен, что за оскверненье реки

Кто-то должен быть призван к ответу,

Но ведь надо учесть то, что алиби есть,

А улик убедительных нету.

Господа! — тут он взглядом присяжных обвел. —

Честь моей подзащитной всецело

В вашей власти. Прошу обобщить протокол

И на этом суммировать дело.

Но Судья никогда не суммировал дел —

Снарк был должен прийти на подмогу;

Он так ловко суммировать дело сумел,

Что и сам ужаснулся итогу.

Нужно было вердикт огласить, но опять

Оказалось Жюри в затрудненье:

Слово было такое, что трудно понять,

Где поставить на нем ударенье.

Снарк был вынужден взять на себя этот труд,

Но когда произнес он: ВИНОВЕН! —

Стон пронесся по залу, и многие тут

Повалились бесчувственней бревен.

Приговор зачитал тоже Снарк — у Судьи

Не хватило для этого духу.

Зал почти не дышал, не скрипели скамьи,

Слышно было летящую муху.

Приговор был: «Пожизненный каторжный срок,

По отбытьи же оного — штраф». —

Гип-ура! — раза три прокричало Жюри,

И Судья отозвался: Пиф-паф!

Но тюремщик, роняя слезу на паркет,

Поуменьшил восторженность их,

Сообщив, что козы уже несколько лет,

К сожалению, нету в живых.

Оскорбленный Судья, посмотрев на часы,

Заседанье поспешно закрыл.

Только Снарк, верный долгу защиты козы,

Бушевал, и звенел, и грозил.

Все сильней, все неистовей делался звон —

Барабанщик очнулся в тоске:

Над его головой бушевал Балабон

Со звонком капитанским в руке.

ВОПЛЬ СЕДЬМОЙ. СУДЬБА БАНКИРА

И со свечкой искали они, и с умом,

С упованьем и крепкой дубиной,

Понижением акций грозили притом

И пленяли улыбкой невинной.

И Банкир вдруг почуял отваги прилив

И вперед устремился ретиво;

Но — увы! — обо всем, кроме Снарка, забыв,

Оторвался он от коллектива.

И внезапно ужасный пред ним Кровопир

Появился, исчадие бездны,

Он причмокнул губами, и пискнул Банкир,

Увидав, что бежать бесполезно.

— Предлагаю вам выкуп — семь фунтов и пять,

Чек выписываю моментально! —

Но в ответ Кровопир лишь причмокнул опять

И притом облизнулся нахально.

Ах, от этой напасти, от оскаленной пасти

Как укрыться, скажите на милость?

Он подпрыгнул, свалился, заметался, забился,

И сознанье его помутилось…

Был на жуткую гибель Банкир обречен,

Но как раз подоспела подмога. —

Я вас предупреждал! — заявил Балабон,

Прозвенев колокольчиком строго.

Но Банкир слышал звон и не ведал, где он,

Весь в лице изменился, бедняга,

Так силен был испуг, что парадный сюртук

У него побелел как бумага.

И запомнили все странный блеск его глаз,

И как часто он дергался, будто

Что-то важное с помощью диких гримас

Объяснить порывался кому-то.

Он смотрел сам не свой, он мотал головой,

Улыбаясь наивней ребенка,

И руками вертел, и тихонько свистел,

И прищелкивал пальцами звонко.

— Ах, оставьте его! — предводитель сказал.

Надо думать про цель основную.

Уж закат запылал над вершинами скал:

Время Снарком заняться вплотную!

ВОПЛЬ ВОСЬМОЙ. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

И со свечкой искали они, и с умом,

С упованьем и крепкой дубиной,

Понижением акций грозили притом

И пленяли улыбкой невинной.

Из ущелий уже поползла темнота,

Надо было спешить следотопам,

И Бобер, опираясь на кончик хвоста,

Поскакал кенгуриным галопом.

— Тише! Кто-то кричит» — закричал Балабон.

— Кто-то машет нам шляпой своей.

Это — Как Его Бишь, я клянусь, это он,

Он до Снарка добрался, ей-ей!

И они увидали: вдали, над горой,

Он стоял средь клубящейся мглы,

Беззаветный Дохляк — Неизвестный Герой —

На уступе отвесной скалы.

Он стоял, горд и прям, словно Гиппопотам,

Неподвижный на фоне небес,

И внезапно (никто не поверил глазам)

Прыгнул в пропасть, мелькнул и исчез.

«Это Снарк!» — долетел к ним ликующий клик,

Смелый зов, искушавший судьбу,

Крик удачи и хохот… и вдруг, через миг,

Ужасающий вопль: «Это — Бууу!..»

И — молчанье! Иным показалось еще,

Будто отзвук, похожий на «-джум»,

Прошуршал и затих. Но, по мненью других,

Это ветра послышался шум.

Они долго искали вблизи и вдали,

Проверяли все спуски и списки,

Но от храброго Булочника не нашли

Ни следа, ни платка, ни записки.

Недопев до конца лебединый финал,

Недовыпекши миру подарка,

Он без слуху и духу внезапно пропал —

Видно, Буджум ошибистей Снарка!

КОНЕЦ