Остров плакс

Сказки бабушки Марии

В нашей Сибирской стороне в старые времена жили-были два брата Иван и Петр. От одних родителей братья были и все ж меж собой рознились. Иван был волосом черен и нравом строг, а Петр волосом белый и нравом веселый.

Петр землю пахал, в огороде работал. Иван же зверя по лесам бил да рыбу промышлял. Нелюдим был, да и люди его сторонились — кто с малолетства по урманам бродит, тот с лешим знается. Кто всегда с уловом, тот водяному угождает. Не было в наших краях человека ловчее и удачливее Ивана. Сказывают, за шестьдесят шагов белке в глаз попадал. Пищалей-то тогда мало было и то все от Ермаковых казаков остались, — Иван с луком охотился, как остяк какой, уж потом с ружьем стал.

Жили братья, жили. И вздумал Петр жениться.

Жениться не напасть, да кабы женившись не пропасть. Возьмешь еще за себя «огнену траву» — весь век покоя не будет. А то возьмешь склочницу — ты ей слово, она тебе десять.

Была в наших краях Настя. Не было никого красивей Насти, не было никого в рукоделии ловчее. А уж как Настя пела, как плясала!

Так вышло, что полюбили Настю оба брата. Да как ее не полюбить было — высокая, стройная, волосы, как пшеница в спелом колосе, глаза как два озера.

Выбрала Настя Петра.

Иван только головой покачал. «Будь счастлив, братка», — сказал и в урман ушел.

Тайга для Ивана с малолетства — дом родной. Да только, что это за дом, если в некого в него привести.

Кабы была Настя — все бы для нее сделал. Соболями бы одел, куницами, а белок под ноги без меры сыпал. А не захочет мехов, то есть в тайге курганы древние, а в них злато-серебро лежит.

Стал Иван Настей бредить, стал ее во сне видеть. А когда совсем невмоготу стало, пошел к деревне крадучи.

Хоть одним глазком, думает, взгляну, а там хоть на березе удавлюсь.

Когда закатилось солнышко, пошел Иван к Петрову дому. Подошел и в окно взглянул.

Сидят молодые рядышком, целуются, милуются.

Ивану, словно кто ножом по сердцу. Ноги подкосились. Перед глазами красная пелена. А в ухо какой-то нечистый злые мысли нашептывает.

Выхватил Иван нож охотничий и в избу к Петру вошел.

Обмер Петр. Глаза на Ивана уставил. Шутка ли родной брат с ножом идет?!

Убил бы тогда Иван брата, если б не Настя. Выскочила она, кинулась ему в ноги.

— Меня, — шепчет, — меня бей. Петро ни в чем не виноват.

Устыдился Иван. Нож бросил и из дому вышел.

Не ушел тогда Иван в тайгу. Приютила его молодая вдова Аксинья. Мужа ее, Иванова одногодка, в позатом году лихие люди на тракту убили. Полюбила Аксинья Ивана — мужа он ей напоминал. Только Иван своим живет. По хозяйству все делает, только неласковый он, не обращает на молодую вдову внимания. Все, слышко, о Насте думает, а как встретит, то глаза отводит. Домой придет сам не свой. Ходит по ограде туда-сюда и все думает.

Аксинья о Иване с ума сходит. Крадучи его присушала — все без толку, не идет у Ивана из ума Петрова жена.

Задумала тогда Аксинья дело недоброе. И по первому снегу, темной ночью к колдовке пошла.

Взяла Аксинья у ведьмы зелье смертное. Как дело сталося нам не ведомо.

Разболелась, расхворалась вдруг Петрова жена. Да такая, слышко, хворь случилась, что ни один знахарь не излечит. Сохнет день ото дня Настя. С тела худеет. Петро рядом бьется, ничего поделать не может.

Иван как прослышал про это дело, пошел прямо к ведьме, что на Гнилом болоте жила. Пришел и все ей рассказал.

Выслушала его ведьма и говорит:

— Не могу я ей помочь — к ней смёртная привязалась. Правда, есть одно средство.

Встрепенулся Иван.

— Говори, какое средство. Соболями тебя одену, куницами усыплю.

Оскалилась старуха.

— Мне твои соболя без надобности. Скажу, что за средство. Есть, сказывают, в Студеном море чудище Ехидна. На одну половину змея, на другую — баба. У той Ехидны во лбу камень самоцветный. Коль его добыть, то всяку болезь излечить можно.

Иван в тот же день сел в лодочку. Взял ружьецо и припасов и к Студеному морю поплыл.

Еще пред тем к Петру заглянул. А там после Насти уже и собака крох не ест. Знать, худо дело.

Долго плыл Иван к Студеному морю. Но скоро нагнали его государевы служилые люди, что для державы новые земли воевать плыли. Увидали Ивана, взяли на корабль, стали спрашивать, куда плывешь, парень, и что ищешь?

— Плыву, — отвечает Иван, — я в Студеное море. Сказывают, есть там чудище Ехидна. На одну половину змея, а на другую — баба.

— Ну, — говорят государевы люди, — в Студеном море много чудес водится. Найдешь, парень, ты свою ехидну.

Долго ли коротко плыл корабль, про то нам не ведомо. Только однажды по утру увидали корабельщики ледяные горы, а на тех горах все нерпы да медведи белые. Знать то Студено море.

Осторожно пошел корабль меж льдин — не дай Бог потонуть. Да только не одни льдины мореходов караулят. Есть в глубине черной разные чудища, рыбины громадные. Гляди, мореход, не сробей!

Вот здесь и встретилась Ивану Ехидна.

Как пришла морозная зима, умерла Настя. Выкопали глубокую могилу, из которой во век не подняться, не встать. Собрался народ. Пришел батюшка. Отпели, похоронили, помянули и разошлись.

Остался Петр на белом свете, как перст без золотого кольца.

Затосковал Петр. В тоске горькую запил. Все забыть пытался, да не смог.

Видит Иван, сажен за тридцать расплескалась вода и вышла на лед Ехидна. До пояса змея в зеленой чешуе, а от пояса — баба. Да такая, что глаз не отвесть.

Говорит кормщик Ивану:

— Вона твоя чуда-юда на лед вылезла. Только нам к ней не подойти — потонем.

— Ничего, — говорит Иван, — как-нибудь доберусь.

Снарядился Иван. Взял ружьецо, перекрестился и по льдинам к Ехидне побежал.

Встали Иван с Ехидной как охотник с рысью — нос к носу. Ехидна громадная, однако ловок Иван и ружье при нем. Ждут, кто первым начнет.

Ударила вдруг хвостом Ехидна, и покатился Иван по льдине. Головой ударился так, что в глазах потемнело.

Тронул Иван затылок, а он в крови. А над Иваном уже Ехидна возвышается.

— У, гадина, — шепчет Иван, — получи-ка гостинец.

Словно белке в глаз на промысле, выстрелил Иван Ехидне в глаз. Да только сам от боли в голове разбитой сознания лишился.

Однажды ночью слышит Петр подле себя шорох. Глаза открыл. Кто-то в темноте дышит и иногда негромко вздыхает.

Петр и спросил: «Кто здесь? Кто стоит да дышит?»

Не ответил ему никто, только вздохнул тяжело.

У Петра волосы дыбом встали. Он огонь зажег — нет никого.

Стало так кажду ночь. Приходит кто-то, стоит и вздыхает. А огонь зажжешь — все исчезнет. Потом и того хлеще — женский смех стал раздаваться.

Петру и подумалось, что вдруг это Настя его ходит.

Раз засмеялось, а он и спрашивает: «Настя, это ты»?

«Я, — отвечает знакомый голос. — Твоя Настя за тобой пришла».

Вскочил Петр. Огонь зажег — снова нет никого.

Тут кто-то в окошко стукнул. Глянул Петр, а на улице его Настя стоит и его к себе манит.

Распахнул Петр дверь и как был в исподнем в холод выбежал. Настю обнял. Белая она была. Снега белей.

— Холодно мне, — сказала.

— Согрею я тебя, милушка, — шепчет Петр.

В синие холодные губы поцеловал Петр свою жену, да так и остался закоченевшим, по колено в снегу…

Похоронили Петра тихо. Посудили, порядили, дескать, что вино с людями делает. Кабы не пил, был бы жив.

Посудили и забыли бы, если б не одно диво. На третий день после похорон сгорел дом Петра. Сам собой сгорел. Видать, дело нечисто.

А скоро Иван домой возвернулся с самоцветным камнем. К брату пошел, а братового дома-то нет. Пепелище снегом замело.

Понял тогда Иван, что слишком поздно возвернулся. Бросил он в сердцам самоцветный камень и ушел куда глаза глядят.

Сказывали, потом вернулся он и стал с Аксиньей жить. Да мало ли наболтать могут? Жить счастливо и дурак сможет, а ты без счастья-то поживи!