Пастух и одноглазый великан Зарбаш

Жил один очень богатый человек, звали его Ибрагим-хан.

Однажды пришло ему в голову, что не только богаче, но и умнее его нет никого. И захотелось ему посмеяться над людской глупостью. Объявил он всенародно, что если найдется человек, который сумеет рассказать ему то, чего на свете никогда не было и быть не может, то он отдаст за него замуж дочь красавицу и наградит его деньгами. Но предупредил, что каждого, взявшегося рассказывать и не сумевшего рассказать, он прикажет гнать со двора грязными метлами и палками.

Охотников породниться с Ибрагим-ханом и поживиться его деньгами находилось много, но всех их постигла неудача: как они ни старались, а все же не могли рассказать того, чего на свете никогда не было и быть не может, и прислуга богача гнала их со двора на потеху уличной толпы.

Жил в том же городе бедный человек Али, по прозвищу Сокур, что значит кривой: он и на самом деле был кривой. Человек неглупый он был, большой весельчак и бесшабашная голова.

Как-то увидел он дочку Ибрагим-хана, и полюбилась она ему. Задумал тогда и он попытать свое счастье.

Пришел к богачу и сказал:

— Хочу, Ибрагим-хан, рассказать тебе кое-что из того, чего никогда не было.

Засмеялся богач.

— Что, — спросил он, — видно, у тебя спина зачесалась? Палок отведать ты захотел?

— Это не твое дело, — ответил Сокур-Али. — Хочешь слушать – слушай, а кого угощать палками придется – потом решим.

— Ладно, Сокур-Али, — засмеялся Ибрагим-хан. — Говори.

И Сокур-Али начал рассказывать.

— Ну, слушай, — сказал он. — В один день родила меня мать, в тот же день у моего отца пропали коровы. В этот же день я сел на лошадь и отправился разыски­вать их. Заметь, Ибрагим-хан, что все это случилось очень рано утром, поздно после обеда, как раз в обеденное время того дня, когда я на свет появился. Ездил я, ездил, подъехал к реке, а уже настало время делать молитву-намаз. Слез я с коня и стал искать, куда бы его привязать.

Вдруг увидел – торчит из травы палка. Я начал было привязывать к ней коня, вижу – палка шевелится; присмотрелся к ней – оказалось, что это нога какой-то птицы. Потянул я ее и вытащил из травы маленького журавля. Отрубил я ему шашкой голову, подошел к реке, начал мыть руки. Но в это время кто-то схватил в воде меня за руку, и я вытащил на берег большую рыбу. «Хороша добыча», — подумал я, выпотрошил рыбу, стал обмывать шашку и уронил ее в воду. «Как же мне быть без шашки?», — подумал я. Но сейчас же придумал, как горю пособить: взял пучок соломы, зажег его, потом зажег и воду. Выгорела вся вода, я и пошел искать в песке шашку. Вижу – лежит деревянная рукоятка шашки, а стальной клинок, к несчастью, сгорел. Погоревал я, погоревал, воткнул рукоятку в ножны, повесил журавля на один бок лошади, рыбу на другой, собрался в дорогу. Повторяю, что все это случилось очень рано утром, поздно после обеда, как раз в обеденное время того дня, когда я появился на свет.

Продолжаю свой путь и приезжаю в большой лес, вижу – на поляне пасутся четыре диких козла и у каждого из них по одной деревянной ноге. «Хорошо бы, поймать этих козлов», — думаю. Выхватил рукоятку шашки, прицелился – трах! Всем козлам ноги перебил. Взвалил козлов на лошадь и поехал. Еду и вижу – пчелы сидят на дороге. «Э-э, говорю, да ведь тут медом пахнет! Вот находка-то!». И не ошибся: согнал пчел и увидел на дороге пудов этак… как бы не ошибиться… пудов пятнадцать меду! Повезло мне в тот день удивительно! Да только беда в том, что не во что было собрать мед. Но ведь ты сам, Ибрагим-хан, кажется, знаешь, что Аллах не обидел меня умом, и живо я сообразил, что если содрать шкуру с четырех ног лошади, то получится четыре отличных бурдюка. Так я и сделал: ободрал ноги лошади, наполнил бурдюки медом, хотел завязать и… нечем! Ну, хотя бы маленький обрывочек веревки был! Но и тут мой ум выручил меня: снял я с лошади остальную шкуру, нарезал из нее ремней не только чтобы завязать бурдюки, но и привязать их к седлу. Потом сел на свою ободранную лошадку и продолжил путь очень рано утром, поздно после обеда, как раз в обеденное время того дня, когда меня мать родила.

Ехал-ехал, и вдруг лошадь упала. Что такое случилось? Оглянулся, вижу – половины лошади как не бывало.

Однако горевать было некогда, надо было ехать разыскивать коров, и пошел я назад по дороге, отыскал половину лошади, взвалил ее на плечи, принес к первой половине. Теперь оставалось только скрепить их. Другой бы на моем месте и голову потерял бы, но ведь я человек довольно сообразительный: лежали сбоку дороги две чинары, вывернутые бурей с корнем, взял я их, крепко-накрепко привязал по бокам лошади и таким образом скрепил обе половины. И поехал. Посматриваю по сторонам, не покажутся ли где пропавшие коровы. Вдруг откуда-то сверху посыпалась на меня мякина. «Что за чудеса? — думаю. — Откуда в лесу взяться мякине?». Посмотрел направо, посмотрел налево, оглянулся назад, вижу – корни одной чинары свесились над моей головой. «Уж не с этих ли корней сыплется мякина? — говорю. — Дай-ка полезу туда и посмотрю»… Живо взобрался я на корни, глянул и ахнул от удивления: на корнях было расположено три тока, а на них в мякине копалось тридцать кур, три петуха, и один из них, как бы приветствуя меня, загорланил: «Ку-ку-ре-ку-у!». «Э — думаю, — так вон она штука-то какая! Что ж, куры дома будут не лишними». Коров же я так и не нашел и направился я домой очень рано утром, поздно после обеда, как раз в обеденное время того дня, когда я родился.

Приезжаю домой, слышу – в кунацкой голоса, значит, гости приехали в дом. Надо было поспешить накормить их – благо было чем. Снял с лошади козлов, снял с них шкуру, разрезал на куски, положил в котел мясо, налил воды. К сожалению, не заметил я, что в котле была дыра, и в нее провалилось все мясо, а вода, к моему удивлению, осталась в котле. Но беда была не велика, потому что козьего мяса у меня оставалось еще достаточно. Только вот дров не было ни полена! Погнал я пару ослов в лес, нарубил дров, а ослов уж и след простыл! Воткнул я в землю кинжал острием вверх, влез на него, осмотрелся и увидел своих ослов на вершине Эльбруса. Спрыгнул я с острия, побежал. Вижу – ослы лед лижут. «А, — говорю им, — вы пить хотите? Постойте же, я вас напою». Не долго думая, сорвал с плеч свою голову, да как хвачу ею об лед, вода из-под него так и потекла! Напились вдоволь мои ослы.

Вернулся я с ними в лес, навьючил на них дрова и отправился домой. Был очень знойный день, и множество мух кружилось в воздухе, а от холода туман окутал весь лес. В лесу цвели цветы, а снег был по колено. Ослы от сильного зноя прятались в холодок, а их ноги от мороза покрылись льдинками.

Благополучно я добрался домой, вошел в кунацкую, хотел поздороваться с гостями, и только тут вспомнил, что голову свою позабыл на вершине Эльбруса. Побежал я туда, но по дороге поломал ногу и руку, но все же нашел голову, приставил ее к плечам, вернулся домой, вошел в кунацкую и поздоровался с гостями.

Тут Сокур-Али перевел дух и сказал Ибрагим-хану:

— Это только начало рассказа, а самый рассказ впереди…

Ибрагим-хан замахал руками.

— Нет, нет! — поспешно вскричал он. — Довольно, вполне довольно. Если от этого начала у меня голова закружилась, то от самого рассказа, пожалуй, с ума сойду.

— А если так, то выдай за меня замуж свою дочь, да и деньгами раскошеливайся, — сказал Сокур-Али.

Жаль стало Ибрагим-хану расставаться и с дочерью, и с деньгами. Почесал он за ухом, почесал затылок и сказал:

— Конечно, я своему слову господин, дочь моя будет твоей женой, и три горсти золотых я тебе отсыплю, только заодно уж покажи свою ловкость – сумей украсть моего коня.

— Хитришь ты, как лисица, — засмеялся Сокур-Али, — но хорошо, пусть будет по-твоему… Ожидай – сегодня ночью я уведу твоего коня, хотя бы ты запер его и на три замка в самой крепкой конюшне.

— Ладно, — отвечал Ибрагим-хан, — посмотрим.

Ушел Сокур-Али, а Ибрагим-хан задумался.

— Как уберечь коня? — спрашивал он сам себя. — Ведь этот хитрец сумеет и стену конюшни разобрать, и замки тоже сумеет сломать!

Думал он, думал…

— Хм… хм, — засмеялся он. — Ты, Сокур-Али, хитер, но я еще хитрее.

Поставил он коня среди двора, а слугам приказал четверым взяться руками за ноги коня, одному за хвост, одному за голову и держать так всю ночь, не смыкая глаз – ни на минуту.

Подсмотрел это Сокур-Али, раздобыл большой кувшин крепкого хмельного напитка – бузы и пробрался во двор Ибрагим-хана. Подошел он к караульщикам.

— Не спите? — спросил он их.

— Не спим, — отвечали те, приняв его за одного из знакомых своего хозяина. — Караулим…

— Хорошее дело, — сказал Сокур-Али. — Смотрите — не засните, а чтобы вам было веселей, вот возьмите и выпейте за здоровье Ибрагим-хана и его дочери.

Оставил он им кувшин с бузой, а сам пошел и притаился в дальнем углу двора.

Напились бузы караульщики, сначала подняли шумный разговор, потом песни затянули, а потом свалились на землю, заснули, а Сокур-Али тем временем увел коня, сунув каждому караульщику в руки по палке.

Утром рано проснулся Ибрагим-хан, вышел на двор, увидел спящих караульщиков с палками в руках и все понял. Ахнул он от удивления, что так ловко обошел его Сокур-Али, и на караульщиков раскричался.

— Дармоеды! Каменные головы! — завопил он, схватил палку и принялся бить караульщиков, а те вскочили, таращили на него глаза и почесывались, ничего не понимая.

Вдруг услышал Ибрагим-хан, кто-то с улицы зовет его. Глянул — Сокур-Али сидит на его коне.

— Ну, что скажешь? — крикнул Сокур-Али. — Теперь уж выдавай за меня дочь, да и деньги высыпай…

Еще жальче прежнего стало Ибрагим-хану расставаться с дочерью и деньгами. И опять он начал хитрить.

— От своего слова я не отказываюсь, — сказал он, — но мне хочется еще раз испытать тебя: сумей похитить мою дочь, если ты на самом деле джигит.

— О, лисица, хитрая лисица! — воскликнул Сокур-Али, засмеявшись. — Но, хорошо, сделаю так, как ты хочешь!

Потом спрыгнул с коня, пустил его во двор.

— Получай своего коня: я не корыстолюбив, — знай это, — сказал он и как будто бы направился по улице, а сам шмыгнул под плетень и стал слушать, что скажет Ибрагим-хан.

Вот, слышит он, Ибрагим-хан приказывает слугам запрячь в арбу с кибиткой пару волов.

— Я с дочерью в степь уеду, а вы об этом никому не болтайте, — сказал он.

«Та-а-ак», — засмеялся про себя Сокур-Али, побежал домой, взял пару расшитых серебром туфель – чевяк, направился в степь, сел в бурьян и стал следить, по какой дороге поедет Ибрагим-хан.

Вот, видит он, направляется тот по дороге, пролегающей через лес. Вышел он из кустов, побежал вперед, бросил на видном месте чевяк, а в полуверсте от него – другой и спрятался в придорожных кустах.

Показалась арба. Впереди сидел Ибрагим-хан, нарочно одевшийся в старую и рваную черкеску, и погонял волов, а в кибитке – его дочь. Зорко посматривал Ибрагим-хан вперед и по сторонам, потому что ему казалось, что откуда-то следит за ним Сокур-Али. Увидел он – лежит на дороге красивый чевяк. Хотел было спрыгнуть с арбы, поднять его, да раздумал. Что, мол, толку в одном чевяке? Вот, если бы пара их лежала, тогда совсем другое дело!

Проехал он еще полверсты и другой такой же чевяк увидел. Остановил волов, спрыгнул с арбы, поднял чевяк, осмотрел со всех сторон.

«Хороша находка!» — подумал он и назвал себя дураком за то, что не поднял первый чевяк.

— Впрочем, дело поправимое, — промолвил он и сказал дочери, чтобы она подождала его, а сам со всех ног пустился бежать назад по дороге.

Бежит, шагу прибавляет – боится, чтобы кто-нибудь не поднял чевяка, но беспокойство его было напрасно – чевяк лежал на прежнем месте. Поднял он его, осмотрел.

— Гм… женские чевяки, — пробормотал он, но если размочить их, то они, пожалуй, и на мою ногу полезут. А ну, попробуем…

Сел он с краю дороги, разулся и принялся чевяки на ноги напяливать. Мучился-мучился, не лезут чевяки, да и только!

— Ну, ничего, — пробормотал он, — дочери подарю…

И тут только вспомнил он про дочь и про Сокура-Али и бросился к арбе.

Прибежал на то место, где арбу остановил, а ее уже не было.

Осмотрелся и увидел на траве след колес. Он вел к лесу.

Екнуло у него сердце.

«Уж не Сокур ли угнал арбу в лес?», — подумал он, пошел по следу.

Пришел в лес. Видит – стоит распряженная арба, а волы по самую шею забрались в болото.

Вот дура – дочь, вздумала волов поить в болоте – ведь они могут потонуть, — сказал он и, думая, что дочь сидит в кибитке, крикнул.

— Расточительница отцовского хозяйства!

Разделся он и полез в болото волов вытаскивать. Схватил одного из них за рога, рванул что есть силы и упал на спину – вода так и раздалась! Кое-как поднялся, смотрит – в руках у него воловья голова.

— Неужели я оторвал волу голову?! — удивился он. — Я и не подозревал, что так силен! А ну, попробую еще.

Взял он за рога другую голову, потянул слегка и вытащил ее. Внимательно осмотрел он ее и увидел, что отрезана она от туловища. И понял тут Ибрагим-хан, что Сокур-Али зарезал его волов, а головы бросил в болото.

Стал он выбираться из болота, завяз в тине, насилу вылез, весь покрытый липкой грязью.

Стал он искать одежду и не нашел ее. Заглянул в кибитку — там нет никого.

— Пропал я, пропал! — заплакал он.

Комары, оводы облепили его, стали жалить, и бросился он бежать в степь.

«Просижу до вечера в кустах, а как стемнеет, незаметно проберусь домой», — подумал он, вышел на дорогу и повстречался с тремя всадниками.

Глянули на него всадники, засмеялись и весело крикнули:

— Куда идешь, сумасшедший?

— Я не сумасшедший, а со мной случилось большое несчастье, — сказал им Ибрагим-хан.

— Врешь ты, — засмеялись всадники. — Кто же тебя сделал несчастным?

— Сокур-Али, да упади на его голову крыша сакли!

И рассказал Ибрагим-хан, что произошло с ним, а чтобы всадники удостоверились, что он не лжет, показал им арбу и воловьи головы.

— Тут поблизости должны быть воловьи туши, — заметили всадники, стали искать и нашли их в кустах.

— Вот и отлично, — сказал один из всадников, — есть из чего приготовить шашлык. Выбрали всадники местечко на полянке, стреножили коней, пустили их пастись, а сами начали снимать шкуру с одной из туш. Ибрагим-хан помогал им. Один из всадников дал ему бурку – ведь на нем не было одежды.

Время незаметно подошло к вечеру, и, когда стемнело в лесу, всадники разложили костер, принялись жарить шашлык, а Ибрагим-хана послали стеречь коней.

Закутался он в бурку, присел под деревом и задремал, а уж совсем стемнело.

Подошел к нему один всадник и пробормотал каким-то глухим голосом.

— Ступай, поешь шашлыка, а я покараулю.

Проголодавшийся Ибрагим-хан живо вскочил на ноги, подошел к костру. Глянул – все четверо всадников сидят вокруг огня.

— Зачем ты коней оставил? — спросили они его.

— Как зачем? — возразил он. — Ведь один из вас послал меня поесть шашлыка, а сам остался коней караулить…

— Никто из нас не звал тебя, — сказали всадники Ибрагим-хану.

— Ну, тогда это был Сокур-Али! — воскликнул Ибрагим-хан.

Бросился он обратно к коням, а за ним всадники. А коней уже и след простыл. Искали их долго, измучились и возвратились к потухшему костру, а тут другое несчастие их постигло: пропали седла и бурки.

И принялись всадники ругать Ибрагим-хана.

— Это ты во всем виноват! — кричали они. — Это от тебя пошло несчастье!

Вздохнул Ибрагим-хан.

— Я несчастнее вас, — сказал он. — Но я готов заплатить вам за коней. Пойдемте ко мне.

Все пятеро они направились в аул.

Пришли во двор Ибрагим-хана. В сакле светло, слышен веселый говор.

Заглянул Ибрагим-хан в саклю и увидел, что Сокур-Али сидит перед столиком, ест шашлык, с дочерью его разговаривает, а та суетится, новые кушанья готовит для гостя.

Ибрагим-хан так и затрясся от злости. Вскочил он в саклю, бросился было на Сокура-Али с кулаками.

— Эй, не трогай! — крикнул ему Сокур-Али. — Разве ты не видишь, что я твой гость.

— Что правда, то правда, — подтвердили вошедшие в саклю всадники. — Только ты, Сокур-Али, возврати нам коней и седла, не то мы разделаемся с тобой…

— О, не беспокойтесь! — весело возразил Сокур-Али. — Ваши кони в конюшне едят сено.

— Почему это ты распоряжаешься в чужом доме как хозяин? — сказал ему Ибрагим-хан, заскрипев зубами от злости.

— Помилуй, Ибрагим-хан! — возразил Сокур-Али. — Разве я чужой тебе человек? Ведь по уговору ты должен выдать за меня свою дочь. Я теперь твой зять, и твой дом – мой дом.

— Нет, нет! — вскричал Ибрагим-хан. — Бери дочь, вот тебе в придачу еще кошелек с золотыми, только, пожалуйста, поскорее уходи из моего дома, а то я очень боюсь, как бы ты не превратил меня в своего работника.

Сокур-Али весело рассмеялся.

— Пусть будет по-твоему, — сказал он. — Что поделаешь с тобой, если ты такой несговорчивый?

И ушел с дочерью Ибрагим-хана к себе домой, а на другой день и свадьбу сыграли.