Сказка о настоящей дружбе ч.1

Из-за яра, из-за бора

Прилетел пчелиный рой

Барин помер под забором

Схоронили под горой.

Как на нонешней неделе

Налетели к нам метели

А Емеля аж вспотел

Так жениться захотел.

Наш папаша был отважен

Про него мы вам расскажем

Он тягался с карасём

И боролся с поросём.

Злой бугай бодаться прёт

А Митяйка складно врёт

Начал сказывать он сказку

Да заврался, обормот.

Так и быть, мы вас уважим

Эту сказочку доскажем

Только чтоб у нас молчок!

И роточек на крючок!

Случилось это давно – в будущую пятницу. Тогда ещё дед мой не родился, а мой папаша под стол пешком хаживал. Мне всего-навсего было лет триста, и меня рак на свадьбу к себе пригласил. А женился барин рак на княгине корове. Ну, я хотя и без зубов, а попить да пожрать был здоров: съедал за день целую крошку. Заявляюсь я на пир гостем непрошенным и сажусь на почётное место: возле печки на квашню с тестом. Гуляли мы в шикарных палатах – в табакерке маленькой, которую внук мой обронил, когда в люльке ещё качался. Попировали там знатно. Я ел пиво да квас, а пил хлеб да мясо. Мне больше всех досталось – до меня уже ничего не осталось… Что говорите? Заболтался я? А вы не пейте да не кушайте, а лучше развесьте свои уши. Коль не любо, то не слушайте, а врать не мешайте. Мне много баить по статусу подобаить, ибо имя моё Анох, а прозвище Брёх, и сказочку одну я помню неплохо. Итак…

Жил да был в Расее нашей матушке солдат один удалый по имени Иван, а по фамилии Хват. Двадцать пять лет служил он царю верой и правдой и, наконец, получил вольную по всей форме, обмундирование солдатское походное и один за всё, про всё рубль серебром. Попрощался служивый с друзьями, выпил чарку с ними прощальную, да и зашагал себе по дороге, куда вели его ноги. До?ма-то у Ивана не было никогда, потому как сызмальства был он сирота.

Шёл он так, шёл, думает – а-а, пройдусь-ка я шагом гренадёрским по просторам родины, на людей погляжу, себя покажу, авось, мол, где-нибудь и пригожуся. А, надо сказать, что хоть крепок ещё Иван был телесно, а всё ж таки двенадцать ран в сражениях он имел, а на левую ногу так и вовсе хромал заметно. Ну, да наш-то вояка нравом был брав, в ус от такой нескладухи он не дует, идёт себе, поёт и сам с собой балагурит. И в полку-то своём завсегда он был заводилой да забиякой. Это, наверное, потому, что рыжим мать его уродила да конопатым, а энтот народ ещё тот: хитёр, мудёр и на язык востёр.

Несмотря на то, что был хром, ходил Иван-солдат здорово: бывало, за день по семьдесят вёрст покрывал. Ну а когда уставал, то привалы он устраивал и на крестьянские дворы заходить не стеснялся. Принимали, правда, его по-всякому. Были и такие, кто ему был не рад, хотя по большому счёту у нас ведь душевный народ: вежливо этак, культурно давали ему от ворот поворот. А опасалися люди солдат не напрасно, ибо руки у ихнего брата были липкие, масляные, и всяка мелочь к ним завсегда прилипала. И ни один солдатик в краже никогда не признавался. Бывало, поймают кого-то из них на какой-либо никчёмной кражонке, а он глаза небесные распахнёт, окинет обывателей опозоренных чистым взором, да и скажет задорно: солдат, мол, не украл, а так взял, а чё он взял, то ему бог послал.

Вот как-то пришёл Иван в одну деревеньку захудалую и принялся из-за позднего времени во все подряд ворота стучать. Ан никто его и не думает пущать! Надоело это вояке усталому. Решил он по ту пору в двери дубасить, покуда его внутрь не впустят. Вот же, думает, ещё канальи – защитника родины ни капли не уважают! Да был-то он не глуп, а догадлив: плетень возле дома одного перемахивает, убедившись, что нету тама собаки, к окошку подкрадывается тишком, да туда и заглядывает одним глазком. И видит вот что: дед с бабой за столом сидят и вечерять ужо намереваются. А на столе щи да каша дымятся, а ещё хлеб, орехи да квас. Постучал Иван в дверь, что было силы, и попросился на постой: я-де солдатик простой, иду издалека, пустите, православные, отлежать бока!

А старуха ему из-за двери: ой, у нас ведь грязно, неубрано – сейчас приберусь и тебя впущу. Ванька к окну опять шасть, зырит, а дед с бабой по избе загоношились и давай со стола-то еду убирать: щи да кашу в печку поставили, орехи под лавку закинули, а хлеб с квасом на полку определили. «Ага, – думает Иван, – так вы у меня, значит, жадные! Ну, да на вашу жадо?бу у меня отмычка имеется, смекалкою она называется. Бог-то делиться нам наказал…»

Заходит он в помещение, на образа крестится и на лавку садится. Да и давай языком-то чесать, словно помелом. Понаврал деду с бабой с три короба, понёс прямо без колёс: и то, и это, и пятое-десятое. Заинтересовал стариков явно – тем-то скучно живётся, одиноко, а тут такой гость… Дедок Ивана пытает: а в каком, дескать, ты самом страшном сражении побывал? О, отвечает Ванька браво: было дело со мной когда-то, едва жив-то я тогда остался… Вскочил он с лавки и начал балакать громогласно, жестикулируя при том азартно и всё это дело въяве показывая.

–Ох, и жаркая тут случилась баталия! – враки пентюхам на ухи он наматывает, а сам к печке подскакивает, вовнутрь заглядывает, берёт чугун со щами и на стол его ставит, – Жарчей, чем щи вот энти самые, ага! Стали мы на неприятеля наседать и в болото его загнали. А болото топкое оказалось, – и он за кашей к печке смотался, – топчей, чем сия вот каша!

У старых жмотов лишь глаза поокруглялися. А солдат врёт им далее:

–Стали мы по врагам стрелять, а они по нам, – и он заглянул под лавку, да туес с орехами оттуда вытаскивает, – Пули… что твои орехи над ухом свистят! Да все ж таки наша в конце концов-то взяла, и потопили мы ихнюю рать, точно мух в квасе!

Шатнулся он живо к полке, занавеску отдёргивает и достаёт с неё квасную лоханку и хлеба вдобавок буханку.

–Ну а нам обоз вражий достался, – досказывает Ванька завершающе, – а там на подводах всякого добра и хлеба было прям навалом…

Уселся Иван за стол и хитро на хозяев уставился. Те не выдержали, рассмеялися. Ох, и ловок, говорят, ты стебаться: за солдатским языком самому чёрту видно не угнаться!

Угостили они служаку на славу, и он с сытым брюхом тама переночевал.

А спустя дней этак пять довелося ему даже на свадьбе погулять. Ко двору солдат наш пришёлся, ибо там всех прохожих на пир зазывали, хоть чужих, а хоть местных. Это чтобы щедра была судьба к жениху и к невесте. Посадили Ивана на весьма почётное место. О, орут, солдат на свадьбе – это-де к счастью! Пожелал Ваня молодым всякого лада, выпил в их честь чашу заздравную и наелся там прям до отвала. Только через некоторое время смотрит он – сидит напротив него некая кислая морда и всего его пронизывает ледяным взором. И заметил солдат, что того мужика все окружные зело побаиваются. Спрашивает он у соседа своего: что, мол, это за мурло ещё такое поганое – торчит, словно пугало в огороде, будто не на свадьбе он, а на похоронах? А сосед Ване отвечает: ты-де, солдат, на этого человека лучше не гляди, это родственник вроде как ихний, колдун великий. Ах, колдун, восклицает Иван да, наоборот, байки смешные про колдовскую породу начинает рассказывать…

Колдун, это слыша, от злости аж позеленел. Прокашлялся он хрипато, да и говорит с угрозою Ваньке:

–Я, солдатская рвань, могу с лёгкостью тебя заколдовать. Ты, нахальная рожа, спроть меня не более можешь, чем блошка!

А Ваня ржёт, как конь:

–Блошка мала, да больно кусает! А тебе я скажу так: здеся у нас праздничное гулянье, и кукситься тут не подобает!

У колдуна морда аж пятнами вся пошла.

–Ах, так! – вскричал он, – Ах, так! Меня не уважать!.. А ну-ка давай силою померимся, солдат – кто кого выживет из-за сего стола!

–Изволь, – усмехается наш воин, – я готовый.

Все замолкли, на них уставились. А колдун взял хлеба шмат, масла на него намазал и стал чего-то шептать. Налетело в один миг мух тут видимо-невидимо, и те мухи масло собою густо покрыли.

–Ну-ка, урод, – злобно бирюк смеётся, – отведай-ка, давай, моего бутерброда. А коли не хочешь, то… тама порог. Пшёл вон отседа, скоморох чёртов!

И протягивает Ваньке бутербродик сей шевелящийся. Да тот-то не опешил даже ни мало: подношение – хвать, и принялся эту гадость как ни в чём ни бывало за обе щеки уплетать. И не просто ест, а ещё и нахваливает. Солдата, говорит, какими-то мухами не застращаешь, у нас таково бывало, что брюхо к хребту приставало, землю в походах готовы были жрать, а тут… угощение зело богатое. Благодарствую, смеётся, вашество, за хлебец с маслицем!

Кой-кому от сего видона худо аж стало, кинулися они на улицу блевать, а колдун пива пенного кружку путную наливает и опять, значит, шептать над ней принимается. Да оппоненту своему её и подаёт.

Ванька варево то берёт, крестится уморно, а потом колдуну подмигивает оком задорным и, оттопырив палец картинно, выпивает энту пакость степенно и чинно.

Сперва-то ничего вроде не произошло, только в Ванькином брюхе бурление некое раздалося. Но потом он рыгнул шумно, громко пукнул, да вдруг как запоёт петухом! А затем ещё и замяукал, точно кот драный, заблеял вдобавок бараном, и псом брехливым затявкал…

Все, конечное дело, легли тама вповалку. Даже колдуну смешно сделалось, так что он зубы свои лошадиные ощерил.

Перестал Иван шута из себя изображать, посмотрел на нехристя этого с прищуром, да и говорит предприимчиво:

–Ну что, любитель зла, как видишь, я твоего угощения отведал, не побоялся. Отведай теперь и ты моего…

И вытаскивает из ранца своего холщового… мыла кусок, да его колдуну и протягивает. Тот мыло увидал, побурел как рак и под хохот громогласный почал его жрать. А солдат взял в пиво пороху, табаку намешал толику зело немалую и подаёт кружищу колдуну, чтобы тот мыло запивал.

Насилу доел да допил угощеньица солдатского этот лихоманец, а потом за брюхо он схватился и стрелою вон выхватился. Только его там и видали.

А и не жалко было ни мало. Хмурая-то рожа на свадьбе не дюже гожа. Там веселье подавай – пой, пляши и наливай!

Попировал Иван на свадьбе той в своё удовольствие, да и далее себе пошёл. И приключилася с нашим отставником оказия одна вскоре. Проходил он ввечеру? лесом дремучим, а тут глядь – раскудрить твою в раскаряку! – шестеро мордоворотов из чащобы выскакивают. Ивана они враз окружают, а сами злые такие, мордастые, всклокоченные – на разбойников очень похожие. У всех в руках дубьё да рогатины, чуток не так рыпнешься – тут тебе и мат!

–Ты кто такой, а? – рявкнул самый нахальный из негодяев, всенепременно, что ихний главарь, – Пошто по лесу нашему блукаешь? Рази ж ты не знаешь, что тут деньга за проход взимается? А ну-ка, вывёртывай, давай, карманы да сапоги живо сымай! Ну!

И дубиной суковатой на вояку нашего замахнулся.

Ну, тот-то не слишком и оробел – и не в таких ведь бывал он переделках. А всё же одному супротив полдюжины как сдюжить? У них вон в руках дреколье, а у Ивана кулаки лишь голые…

–Ну что же, – чешет солдатик непужливый себе затылок, – коли надо, могу и заплатить. Сапоги у меня новые, ноги лишь мне натёрли. Берите, не жалко. А насчёт деньжат, – и он рубль вынает из кармана, – так у меня рубе?ль имеется серебряный, да не простой, а вона какой!

–И чего ж в нём такого особенного? – удивляется главарь, глаза на солдатов кругляк вылупляя, – Эка невидаль! Вовсе он у тебя обыкновенный…

–Э, нет, – качает головой Ванька, – энта деньга волшебная. Рупь неразменный! Мне его это… в Туретчине один колдун заговорил. Кому его за чё-нибудь ни дай – завсегда ко мне возвращается. Ага.

–Врёшь! – оторопел верзила, слюну глотая. – Быть того не могёт! Сочиняешь!

Да и прочие лиходеи изобразили на рожах удивление: захмыкали они, закрякали, загундели да забухтели – и верили такому диву и в то же время не верили…

–А давай-ка проверим, – предлагает ветеран боевой, не моргнув глазом, – Я те рубе?ль отдам, а ты мне какую-нибудь нефиговину… да вот эту палку хотя бы, – и он на дубину главарёву указывает, – Убедишься враз, что деньга сия к хозяину возвертается.

–Хэ! – осклабился разбойник, – А чо – годно. Но смотри у меня, коли ты посмеяться над нами вздумал – то сразу тебе тут и каюк! Кидай, давай, сюда рубль!

Подкинул Иван монету свою серебряную, и та, звеня, над башкою главарёвой взлетела. И едва лишь верзила лапой волосатой её цапнул, как Ваня дубину из его длани – хвать. Крутанулся он молниеносно, да так огрел татя его же дубиною по маклыге, что тот с ног долой брык – и копыта откинул.

Остатние пятеро лихоманцев попытались было на Ивана напасть да с ним расквитаться – да куда там. Известно ведь – русский солдат супостату не брат! – ни вашим, ни нашим не сравняться с ним в рукопашной. И минуты даже не пролетело, как отметелил Ваня всех злодеев: такого они от него стрекача задали, что только пятки засверкали. Добро ещё, что был он хромой, в беге не дюже спорый, а то бы расплатилися они за разбой головой.

Да и так ладно – глядишь, ужо не будет повадно.

Поднял Иван рубль свой, из лапищи главарёвой выпавший, в карман его поклал и таково сказал:

–Ну вот, как я и говорил, так оно и случилось – имение моё ко мне возвратилось. Рупь сей ведь не простой, а заслуженный, и думан он не для воровских душ.

Крякнул служивый, разгладил свои усы и далее идти навострился. А уже стемнело-то почти. И вот шёл солдат по дороженьке той нехоженой, да и заблудился. Вроде как сбился он с невидного пути. Но на его счастье месяц тут из-за туч выглянул. Узрел Иван тропиночку невеликую и по ней вперёд двинул. Да приходит вскорости на берег озера лесного. А озеро такое тихое, кувшинками по берегам покрытое и в обе стороны зело вытянутое. Смотрит наш ходок, а посередь водной преграды сей широкой на ту сторону перекинут мосток, из брёвнышек кем-то сколоченный. Невысоко, значит, этак над водою…

Потопал солдат по мосточку, идёт – скрип, скрип – и только до середины он добрёл, как вдруг забулькотело чегось в пучине, и выхватывается неожиданно из воды дикий видом страшилина. На человека он малость смахивал, а ещё больше на жабу громадную: с корову был величиною, сам пузатый такой, зелёный, а глазищи пучеглазые он имел и красные. Ощерило чудище пасть, а у него зубищ острющих там два ряда. Ну, как словно у пилы зубья-то, ага!

Остановился Иван как вкопанный, на тварь невидальную вылупился, а жаболюдь хохотнул зловеще да ему и говорит:

–Беги, солдатик, назад. Успеешь – твой фарт, не успеешь – утоплю тебя в омуте на фиг!

–Хэ! – не согласился Иван с предложением этим наглым, – Где это ты видал, чёрт водяной, чтобы русский солдат назад бы драпал? Мы привычные вперёд лишь бежать, в атаку, и ни за что несогласные спину врагу показывать!

–Ну, тогда я тебя прямо тут утоплю, – заявил водяной в некотором раздумье, – коли не желаешь утекать да меня развлекать, то придётся тебе под мостком пузыри пускать.

–О! – удивился солдат, – Да ты, водяной царь, гляжу, со скуки эдак-то развлекаешься? Али как?

– А то! – махнуло чудовище лапищей перепончатой, – Тоска же здесь зелёная. Никаких вообще тебе развлечений. Ну, там, утопишь кого, притопишь – и вся-то радость. Тьфу! Надоело уже всё до блевоты…

–Ага, понял, – воскликнул Иван, башку почёсывая, – Тогда у меня к тебе предложение имеется. Развлечёмся с тобою на славу…

–А ну, а ну, – заинтересовался нечистый водоплавающий, – чего там у тебя на ум-то пришло? Давай выкладывай.

–Слушаюсь, ваше болотство! – козырнул Ванюха водяному, – Состязание давай-ка устроим. Промеж мною и тобою. Кто в чём силён, тот то пущай и робит. Ежели победишь ты, тогда топи меня, так и быть. Ну а коли я сильнее окажуся – то иду, значит, куда захочу. Нравится тебе сиё предложение? По рукам?

–Согласен! – выпалил толстопуз, не раздумывая, а буркалы у него разгорелися прямо фонарями, – Чур, я буду плавать! А ты в чём таком сильный, а?

–Я-то? – усмехается Иван, – А я строевым шагом знатно хаживаю. Во – погляди!

И он до того браво на месте там зашагал, что даже брёвна у него под ногами затрещали да зашаталися.

Водяному солдатское хождение понравилось. Довольно он весьма заулыбался, а потом вдруг призадумался и говорит:

–А это как мы с тобою меряться-то станем? Как победителя определим?

–А тут и думать нечего, – дурит служивый нечистого, – Вон видишь – в ста шагах леси?на засохшая торчит? Ты плыви туда и обратно, а я до берега пойду строевым шагом. Ежели быстрёшенько возвертаешься, а я до бережка ещё не доберусь, то ты, значит, и победил. Тебе, получается, положен будет приз. Хватай да топи тогда меня на здоровье. А?

–Ага, ладно, – выпалил жаболюдь азартно, – На счёт три пошли и поплыли. Раз, два – три!

Плюхнулся он с шумом немалым в воду и до того быстро руками почал загребать, что Иван едва-то-едва до берега успел добежать, а уж водяной назад возвертался и совсем рядышком ошивался. Поглядел он зло на добычу недосягаемую, лапой по воде шлёпнул в негодовании и говорит раздосадовано:

–Обманул ты меня, солдат! Ты ж бежал, а не шёл!

–Хо! – усмехнулся Иван задорно. – А уговору такого у нас не было, чтобы я непременно бы шёл. У нас ведь строем не только хаживают, но и бегают часто. Так что всё по-честному у нас с тобою. Я победил. Прощай, болотный начальник! Я потопал…

Повернулся он через левое плечо, да и был таков.

Попетлял путник заблудший по лесу тёмному мал-мало, и почувствовал, что весьма-то он приустал. Смотрит – тропиночка звериная впереди еле виднеется, поверх елей месяц ярко посвечивает, и конца-краю этому лесищу нигде нету. А тут вдобавок ещё и волки где-то завыли, медведь в отдалении грозно рявкнул, а прямо перед лицом Ивана пугач-филин лениво профланировал, прямо в глаза ему страшно глянув. Ажно воин наш смелый чуток оробел. И то – оружия же у него никакого нету, одна лишь палка походная в руках, да ведь этою финтифлюшкою от волков да медведей не отбояришься…

И вдруг – что за наваждение! – никак огонёк промежду веток Иван заметил? Пригляделся он получше – так и есть: полянка впереди показалася, а на ней избушка у огромной елищи притулилася, и в оконце махоньком свет горит. Духом враз солдатик наш приободрился, ходу наподдал и через минуту-другую возле избухи той оказался. В дверь стучит он решительной рукою и намеревается попроситься тут на постой.

Сперва-то никто ему не открывал. Чего-то внутри зазвенело да забрякало, а потом дверца со скрипом растворилася, и такенная страшенная старуха в проёме появилася, что Иван даже закашлялся и ресницами заморгал.

Уставилась на него недобро карга, глазками немигающими фигуру его окинула да скрипучим голосом ему и говорит:

–Чего тебе надо от меня, солдат? Дело какое здеся пытаешь, али мабуть от дела лытаешь?

А Иван уже оклемался и бодро этак заявляет:

–Здорово живёшь, бабуля! Отставник я. Сдалече иду. Не пустишь ли на постой человека многохожалого? Весьма тебе буду я благодарен…

Сощурила ведьма глаза, усмехнулась и Ивану рукою махнула. Ладно, говорит, так и быть, скоротай, дескать, у меня ночку. Только, добавляет, поесть у меня ничего нетути – в избе, погляди, хоть шаром покати.

–Да это ничего, – обрадовался Ваня, – к голодовке наш брат, привычный, ага. Мне бы только поспать. Хоть где меня положи – я лишь буду рад.

Ну что ж, ведьма на эту просьбу согласная оказалась. Кинула она на пол шкуру какую-то вонючую и велела Ивану на неё укладываться, а сама полезла на полати. Где-то на крыше сыч тут зловеще закричал, но Иванова душенька отчаянная в радости пребывала, ибо достала она чего чаяла. Улёгся он на шкуру, в неё завернулся и… как в омут нырнул.

И вот спит там вояка рябой часик-другой, и такие-то бредни ему приснилися жуткие, что ну и ну… Будто бы гонятся за ним вурдалаки какие-то с кикиморами, и даже вроде сам водяной на берег вылез и вприпрыжку за ним кинулся. Бежит Ванька стремглав от нечисти поганой и чует вдруг удивлённо, что насилу-то вперёд себя продвигает. Как словно в смоле он завяз… Застонал он во сне, по?том холодным облился, а потом раз – и проснулся да глаза широко распахнул. Смотрит, а старуха эта странная тоже не спит и пристально этак с полатей на него глядит. А глаза у неё ну словно огнём полыхают! Или это в свете месяца ему так кажется?

–Спи, спи, солдатик, – проворчала карга успокаивающе, – устал ведь, поди, умаялся. Глазоньки давай закрывай и баиньки-бай!

И действительно, смежил солдат враз очи, словно сну противиться был он невмочь, да сызнова и заснул… И снится ему опять та ж самая мура. Опять его нежить кровожадная по пятам преследует и почти уже догоняет, опять он бежит от них бежмя, да в смоле треклятой застревает… Вновь солдат в ужасе просыпается, глядит – что за хрень? – а карга-то, оказывается, с полатей уже слезла, посередь избы стоит и пуще прежнего на него глядит.

–Спи, спи, солдатик, – она ему говорит и отчего-то загадочно усмехается, – Телу да душеньке отдых дай. Спи, соколик ясненький, засыпай.

Вновь Иван в омут сна рухнул. И вот же напасть – опять ему снится та же бредятина! Только нечисть энта мерзопакостная не гонится уже за ним, а таки его, выходит, догнала. Схватили поганые солдата со всех сторон, а злобный водяной за горло его ухватил своими лапами и ну жать да дыхало ему давить. Рожа же его отвратная с треугольными зубами – вот она: с каждым мигом всё ближе и ближе придвигается…

Ох, Иван наш и испужался! Заорал он благим матом, глаза открывает – вот так так! – а старуха-то на нём верхом сидит да душит его что было силы. Шкура же козлиная, на коей Ванька валялся, руки-ноги ему туго спеленала и держит жертву свою, не пущает…

Вот так незадача! Да неужто смертушка Ванина настала? Да неужто русский солдат ведьме проклятой подставился? Быть же такого не могёт – не тот солдаты народ!

Набрал ояренный Ванюха харчков полон рот да как плюнет карге подлявой прямо в её морду. Не ожидала она, видать, такого нахальства, горло солдатово отпустила машинально и стала утираться. А тому только того и надо: повыпростал он руки свои с перенатугою из козлиной шкуры и уже ведьму за горло – хвать! Так сильно сдавил злыдне выю, что у той глаза даже повыпучились, и язычище наружу вывалился.

Подмял Иван старуху коварную телом своим неслабым, отдышался малёхи да и говорит:

– А ну, отвечай, старая кочерыжка – за каким таким лядом я тебе понадобился? Говори быстро, а то придушу как крысу!

–Ой-яёнечки-яё! Солдатик ты мой дорогой, – ведьма в руках двужильных засипела, – Скажу как на духу, как есть: в козла хотела я тебя превратить да съесть. Ой, пусти меня, солдат, помилосердствуй!

–Ах, ты ж подлая мразь! – воскликнул воин бравый в негодовании, – Так ты ещё и колдовать! Получай же у меня!.

Собрал он остатние свои силы и хотел злодейку сию уже придушить, да туточки лучик солнечный из-за лесу высверкнулся. Чпых! – и наваждение всё вдруг пропало: ни избухи там как не бывало, ни хищной этой карги. Утро ведь наступило. Видит Иван – сидит он верхом на коряге замшелой и сук турпехлый руками давит, а не ведьмину дряблую шею.

Подхватывается он тогда на ноги очумело, кругом озирается, ничего не понимая, а потом всё ж мысль его осеняет: ё-то моё, да никак это морока на меня нашла? Да точно же, как иначе! Ну и лес! Надо, смекает, поскорее отсель выбираться, покуда с ума ещё тут не сверзился…

Кинулся он по тропке былой вперёд и по ту пору по ней шёл, пока не выбрался, наконец, на торную дорогу. Через время недолгое дошагал он, наконец, до деревни и зашёл в крайний домик. А там старик со старухою жили одни-одинёшеньки. Попросил у них Иван чего-нибудь пошамать, говорит, я вам отработаю, за мною дело не станет… А у тех и есть нечего: в избе-то нищо? – нету ничо. Хлеба лишь краюшка да пара луковиц для нуждающегося пехотинца нашлися. Ну, он и этим чуток насытился, известно ведь: солдат на лихо привычный, а на излишество отвычный. Были бы хлеб да вода – да и не беда!

Побалакал он малость со стариками, и завалился, недолго думая, спать, а то после ночных этих приключений чувствовал он себя неважно.

Просыпается через времечко известное, глядит – вечер уже на дворе. Смотрит, а старики заметно похмурнели. Ступай, говорят, солдатик, отселева, а то неровён час, нагрянет какая напасть: нам-то деться некуда, а ты ведь в своей власти… Интересно Ивану это стало, начал он их расспрашивать, и оказалось, что леший из колдовского леса каждую ночь на деревню захаживает и берёт себе, чего хочет. Сегодня, добавляют, ихняя пришла опять очередь…

О, это мне подходяще, восклицает тогда солдат – я-де за вас с гостеньком погутарю! Выходит он во двор и обсматривает всю округу; нашёл за плетнём камней груду, развёл костёр и один камень в нём раскалил чуть не докрасна, а потом водою его полил холодной. Он и лопнул. Приложил Ванька расколотого камня края вплотную, в избу вернулся и достал из походного своего ранца мешочек с порохом да жменю пуль свинцовых. Порох он посередь двора на землю высыпал, пули в левый карман положил, а в правый несколько орехов засунул, кои в ранце его завалялися.

Закурил он трубку и стал лешего поджидать…

Только полночь настала, как гость незваный к ним и пожаловал. Свистнул он в ночи пронзительно и в двери пудовым кулаком застучал: отворяйте, дескать, ворота, я по избе буду шукать! А у стариков в избе коза была от татя спрятана; вот она заблеяла, а леший захохотал: слышу, мол, слышу, будет чем мне поживиться!

Ванька тогда к дверям – шасть, их распахивает да наружу выскакивает. Смотрит – мама ро?дная! – пред ним образина стоит огромная, в две с гаком сажени ростом, мохнатый весь и собою грозный. Ощерил лешак пасть, и видит Ваня в лунном сиянии, что у него клыки, как у медведя, изо рта торчат, и глаза огнём прямо полыхают.

«Не, не наш, не белосветный это лешак, – думает Ваня, – видать, что навный!»

–Ты кто такой, а? – басом нечистый загромыхал, солдата удивлённо оглядывая.

– Я-то? Иван, – служивый отвечает.

–Какой такой ещё Иван? Вас, Иванов, что грибов поганых… Фамилия у тебя какая?

–Я Иван Хват, русский солдат! – не тихо Ванюха гаркнул, – Всякие я виды видывал: и в воде тонул, и полыхал в пламени, а медные трубы меня так достали, что век бы их не слыхал!

–Это ты что ли по лесу моему намедни хаживал?

–Я.

–Ты атамана моего Кряку дубинкою ухайдакал?

–Опять я.

–Ты с водяным Заводилой состязание учинил, и спор у него выиграл?

–Снова я.

–Ты бабку Заманиху чуть было не задавил?

–Кто ж как не я!..

Удивился нечистый, солдатову стать презрительно оценил и говорит:

–И откуда у тебя сила такая? По виду ты не богатырь явно…

–Хм, – Иван усмехается, – Вол вон тоже силён, да на нём пашут и боронят. А моя сила иная – она мозговая. Я ить, бывает, творю, что не под силу и богатырю…

–Ого! – поразился леший непритворно, – И чего такого великого ты поделать-то могёшь? Побить в голове своей вошек?

–Я што ли? – почал Ваня по двору похаживать не спеша, – А вот весь твой лес могу спалить до самого до тла!

–Как это? – невдомёк лешаку стало.

–А вот так! – перевернул трубку наш вояка, на порох искорки посыпая.

Как шандарахнул там взрыв немалый! Ажно лесовик в сторону шарахнулся.

–Да никак у тебя трубка волшебная? – испуганно он восклицает.

–Ага, – спокойно отвечает Ванька, – она самая.

Достал он из правого кармана орехов пару и принялся их грызть, а скорлупки выплёвывать. Интересно верзиле тут сделалось. Попросил он и себе пару орехов, а солдат ему: не под силу тебе разгрызть-то их будет, зубы лишь обломаешь себе с натуги. Тот же пристал как репей: дай, мол, да дай орешков мне пару. Ну, Иван и дал ему пулю из кармана обратного. Тот стал пулю грызть с азартом, да зуб себе и сломал.

–Ух, ты! – удивился громила лохматый, – А ты и впрямь-то силач! Давай-ка с тобою поборемся, я тебя испытаю.

–Хэ! – усмехнулся наш плут, – Да куда тебе со мною бороться – я враз же тебя сомну!

–Ну, тогда давай камни поднимать. Кто больший камень из нас поднимет – тот и сильней!

–Не-а, – качает головой служивый, – Я любой камень кулаком могу расшибить, чего там их ещё поднимать. Да вот, гляди-ка – эвона!

Сигает он за плетень, подходит к камню, им заготовленному – стук по нему кулаком! – да в придачу ногою его слегка подковыривает. Развалился камень на две половинки, а у лешего от этого дива челюсть вниз отвалилась. Попробовал было и он камни кулаком пораскалывать, да лишь руки себе поотбивал на фиг.

–Вот чё, лешак, – сурово Иван злыдню наказывает, – ты представляешь что будет, ежели я тебя по кумполу эдак-то вмажу, а?

Тот слюну насилу сглотнул, глаза вылупил, а потом и просит заискивающе:

–Не бей меня, великий витязь! И леса нашего не жги! Обещаю – уберёмся мы с вашего белого света к себе на свет небелый и носа сюда более не покажем!

–Этого будет мало, – солдат врагу выговаривает, – Деревеньку энту ты же ограбил? Ограбил. Так что тащи, давай, сюда мешок с золотом. Это я контрибуцию такую на род ваш наложу. Кому сказал? Тащи – ну!

Лешего оттуда как ветром сдуло. Но и пяти минуток не минуло, как в обрат-то он уже летит, и немалый мешчище на плечах у него лежит. Развязал он мешок, а в нём монеток блескучих набито под самую завязку!

Гикнул, свистнул лешачище, да с глаз долой и пропал, и по виду его было видать, что с великим облегчением он оттуда убирался.

Попытался было Иван мешок с золотишком в избу утащить, но даже с места его не сдвинул, до того тяжёл-то он был. Пришлося золото носить ему в корзине. А наутро созвал он деревенский мир и те златые монеты на всех поровну разделил. И себе, вестимо, дольку тоже оставил, да вишь, пришлось ему с этой долей расстаться. Опоздали к дележу двое сиротинок, и Ваня их своей долей наделил. Да и чёрт с ним, думает он, с этим золотом – лишняя от него только тягота, а я-де и так не пропаду: есть на плечах голова, ноги ещё да руки – не помру, глядишь, с голодухи!

Надавали ему крестьяне харчей полный ранец, и в путь-дороженьку отставник наш вскоре отправился. Не захотел он тута оставаться, хоть его и упрашивали. Деревенька ведь та была маленькая, зачуханная, и лешаком подчистую ограбленная, поэтому порешил солдат удалый навестить и другие края. Идёт он и рассуждает от неча делать сам с собою. Вот же, думает с укоризною, власть барская на бедствия этих лихоимцев никак же не отреагировала… Да и нету в этом ничего удивительного, ибо сытый ведь голодного разуметь не хочет: голодный плачет, а сытый хохочет. А вообще-то, Ванька в конце концов порешил – эти господа тоже своего рода нечистые, только нежить по ночам шастает, а эти при свете дня подданных своих донимают. И вспомнил Иван, как однажды ротный к нему с вопросцем пристал: а скажи-ка мне, говорит, Хват, отчего это вы, солдаты, к нам, господам, на «вы» обращаетесь, а к богу – на «ты»? А Ванька возьми и сболтни: вас, дескать, чертей, много, а боженька у нас один, вот поэтому мы вам выкаем, а ему тыкаем. Ох, ротный тогда и взбеленился! На «губу» его, гад, посадил за словоблудие такое великое…

Посмеялся Иван, былое вспоминая, и дальше по дороге зашкандыбал.

Ходил он так, ходил, припасы приел да припил, и рубль свой «неразменный» вдобавок прокутил. Пришлось ему в работники к одному попу наниматься на травяной покос. Подрядились они за один целковый, что Ваня ему всю траву скосит. А луга у его святости были немалые. В то время как раз июль на дворе стоял, и было жарко. Но Иван не только утром, но и днём даже косил, чтобы побыстрее оттудова свалить. Поп этот ему не понравился сразу – мужик был толстый, туповатый и жадный. Вот в первый день подкосил Ванюха аж цельный луг, а полдник всё не несут и не несут. Поп же тоже там вблизи ошивался, не работал, правда, но за работником своим приглядывал…

Наконец, поповская дочка поесть им приносит: миску большущую пшённой каши, кус масла, хлеба да молока. Ну, где хлеб да каша – туда и душа наша! Поп пожрать да попить был зело горазд. Кусок масла посередь миски он вываливает, в каше его растопляет, а потом берёт ложку и от серёдки к своему краю борозду ею проводит, и всё то маслице к себе, значит, уводит. Да и заявляет с ехидцей: так, дескать, господь бог мир наш на небо и землю разделил.

В скробу Ванюхе это стало. Он как вол тут работал, а этот паразит будет вволю жрать? Взял и он ложку тогда, как следует всю кашу перемешал и говорит, усмехаясь:

–А эдак-то боженька когда-то народы на земле размешал, когда убедился он в людской пакости.

Озлился поп, ну да делать-то уже было нечего, и пришлося ему на равных с работником кашу масляную есть. И уж тут-то он своё наверстал: поболее того сожрал в два раза.

Хотел было хозяин радивый наёмную силу сразу же заставить косить, но Иван ему – ша! – увариться-де обязана каша. Стал он с попом на темы богословские гутарить, и по сему вопросу туманному они сразу же во взглядах разошлись кардинально. Даже они чуток и поругалися. Вернее, это поп ругался, а наш весельчак над тугодумом всего лишь прикалывался.

–Чем толще брюхо, – хохмил Ванюха, – тем тоньше дух! В толстом брюхе и дух весь протух.

–Да не толстый я, не толстый! – оправдывался поп, – Дородный лишь только. Сложение у меня такое основательное.

–Жадина ты, говядина! – подначивал попяру Иван, – Пузырь ты лихоёмкий! Вот, гляди – вона ручеёк. Почему он тонок? Потому что вода в нём течёт равномерно. А теперь, – и Ванька ступнёю босою течение перекрыл, – сделаем тут запруду. Видишь – утолщение водяное образовалося? Так и у тебя. Запруда – это твоя жадность. А пузо – это запруженное в тебе добро. Ох-хо-хо-хо!

Так достал Иван недалёкого попа, что тот лишь пыхтел, как самовар, но спорить с солдатом на богословские темы уже не отваживался. Да и куда ему было с ним тягаться! Только поп начнёт гундеть чего-нибудь из святого писания, а Ваня ему – бац! – прибауткою какой-либо по мозгам. Тому крыть-то и нечем: пока он продирается через словесный свой лес, как солдатик уже напрямую пролез.

Ну а как окончил Иван работу, то и говорит тогда хозяину скаредному:

–А хочешь – я вообще с тебя платы за косьбу не возьму?

–Как это? – тот не догнал.

–А вот как! Ты давай в телегу впрягися и по всей деревне меня провези. До самого своего дома. Но с условием! Коли довезёшь – ничего мне не платишь, и я, выходит, вкалывал задарма. Ну а коли бросишь телегу, до крыльца её не дотянешь, то заплатишь мне… аж три-то рубля!

–Это почему же три?

–А потому, что это троица такая земная. На этой троице все богатства лихоманские стоят. Это униженный отец, обманутая мать да голодное детское пузо, коих богачи считают себе обузой.

Подумал, подумал поп, да и согласился, ибо жадность в нём любой стыд пересиливала. Пригласили они свидетелей с полей окрестных и по рукам ударили.

Вот везёт поп, аки сивый мерин, солдата рыжего по деревне, а тот поёт, хохмит, балагурит, и таким макаром собрал он вокруг них целую толпу.

–А чего это ты, солдат, запряг отца-то Кондрата? – его, смеясь, из толпы спрашивают.

Ну а Иван отвечает:

–Да мы с ним загадали. Вот ежели довезёт он меня эдак до дома своего самого, то, значит, быть ему в пекле котельным начальником.

–А что такое котельный начальник?

–Это тот, кто самые большие пузыри в котле пускает, – смеётся Ваня.

–Ну, а ежели не довезёт? – кто-то горло опять дерёт.

–Ну, а ежели батюшка до дому меня не довезёт, – шут наш в ответки орёт, – то тогда непременно он в рай попадёт!

Покраснел Кондрат, как бурак, плюнул он с досады, из-под хомута вылез – да оттудова ходу. То-то веселья было народу!

Так Иван три рубля у жадного попа и выиграл.

Пошёл он далее по белу свету хаживать. И вот как-то раз нанялся он к одному мельнику в сентябре месяце муку молоть. Мельник мужик был не злой, накормил он Ивана на славу, в баньке выпарил его знатно, а ввечеру? дал ему новые кальсоны с рубахой. Пошли они спать, а мельник Ване и говорит:

–Ты, брат, на мельницу ночью, гляди, не ходи. Спи тут, на лавке.

Любопытно Ивану сделалось. Принялся он мельника об этом деле расспрашивать и так его донял, что тот таиться более не стал да и заявляет:

–На моей мельнице нечисть, случается, пошаливает. Был у меня один работник упрямый, не послушался он меня и ночью туда попёрся. Прихожу я поутру, гляжу – мать честная! – и во?лос у меня на голове аж дыбом поднялся. Вместо работника того сидит на полу вот такенная жаба! Открывает жабища рот и человеческим голосом мне говорит: «Здравствуй, куманёк! Иди сюда – я тобою позавтракаю!» Кинулся я оттуда бежать без оглядки, людей собрал, возверталися мы назад и жабу ту дубьём прибили. Вот такие-то, брат, делишки…

Ничего не сказал на это Иван, только порешил он про себя твёрдо, что непременно на мельницу ночью пойдёт. Дождался он полуночи, убедился, что мельник спит сном праведника и незамедлительно в место это загадочное отправился. Двери были заперты, так Ванёк влез через окно, потом поднялся под крышу самую и уселся, как ни в чём ни бывало, на балке. И сидит себе, поджидает.

Вот проходит времени не дюже много, как – чу! – забегал по полу кто-то. Видно, правда, было плоховато – едва-едва лунное сияние туда доставало. Пригляделся вояка наш повнимательнее, смотрит – ёж твою в коромысло! – шныряют по полу три огромных крысищи. Побегали крысы там, посновали, попищали пронзительно жуткими голосами, а потом пых – в трёх страшных карликов они вдруг превратилися. Ванюха чуть с балки не свалился от неожиданности. А эти карлики невиданные столик на середину помещения выдвинули, на табуретки вкруг него уселися и свечку великую зажгли для свету.

Потом самый старый карлик, головою косматою повертев обеспокоено, говорит надтреснутым голосом:

–Что-то здеся не то, братовья! Духом человеческим шибко воняет, ага!

А те оба его успокаивают:

–Да это мельника дух ещё не выветрился, брат Хаза?р. Они с работником тут допоздна ведь работали. Как-никак, а сезон…

–Ну ладно, – поуспокоился вожак, – Давайте выкладывайте, чего вы за последнее время наколдовали? Ты, Маза?р, первый докладай.

Самый младший из карликов носом шмыгнул, сопли рукою подтёр и говорит недовольным тоном:

–Ничего-то я не сделал особенного. На мужика одного порчу разве что напустил, и у него весь скот повыдох.

–А много ли было скота? – Хазар его спрашивает.

–Ага, много, – тот отвечает, – Двадцать штук… цыпляток.

–Э-э! – скривился недовольно старшой, – Пора бы тебе и на что-нибудь покруче замахнуться. Балда! – и он к среднему карлику повернулся, – Ну а ты что сделал, Яза?р?

–О! – воскликнул радостно тот. – Я во зле искушён-то поболее. Одному барину голову мне удалось замутить, и он барыню свою из ревности удавил, а сам застрелился.

–Хо! – удивился седовласый Хазар, – Это ты учудил ладно. Достойно всяких похвал. Да всё ж таки супротив меня вы оба точно карлики!

И он весело захохотал, аж бородищею даже затрясся.

–Я, – гордо он, наконец, заявляет, – саму царевну недавно околдовал. Да-да, её самую! Днём-то она вроде прежняя, тихая такая да нежная, зато ночью – о-о! – кикиморой страшной становится. Ежели ещё семь дней минет, то и днём человеческий облик её покинет. Сделается она тогда упыршей злою и всех до единого во дворце царёвом пожрёт. О, значит, как!

–А расколдовать её как-нибудь можно? – спрашивает старшого карлика карлик младшой, – Или ничего уже сделать нельзя?

–Да имеется один способ, брат Мазар, – нехотя тот отвечает, – Ежели какой-либо смельчак переночевать в царевниной спальне отважится и живым после того останется, то она, увы, будет спасена. Только мало времени на спасение осталося, ибо дни последние уже истекают, и никто того способа верного не знает.

–Ну а теперь, – обратился Хазар злонравный к своим братьям, – покажите себя в волшебной магии. Что такого любопытного сделать вы сумели, дабы пригодилося оно в нашем деле?

–Я дудочку заклятием мастерским заклял, – сообщил брательникам безусый Мазар, – Коли в ту дудку дудеть приняться, то все окружающие начинают плясать, и до тех пор они не угомонятся, пока играющему не надоест играть. Правда, пользоваться сей дудочкой можно один только раз, и далее она силу свою теряет.

продолжение следует…