Долг с покойника ч.2

…продолжение

ВАРВИК

Никто не зрел, как ночью бросил в волны

 Эдвина злой Варвик;

И слышали одни брега безмолвны

 Младенца жалкий крик.

От подданных погибшего губитель

 Владыкой признан был —

И в Ирлингфор уже как повелитель

 Торжественно вступил.

Стоял среди цветущия равнины

 Старинный Ирлингфор,

И пышные с высот его картины

 Повсюду видел взор.

Авон, шумя под древними стенами,

 Их пеной орошал,

И низкий брег с лесистыми холмами

 В струях его дрожал.

 

Там пламенел брегов на тихом склоне

 Закат сквозь редкий лес;

И трепетал во дремлющем Авоне

 С звездами свод небес.

Вдали, вблизи рассыпанные села

 Дымились по утрам;

От резвых стад равнина вся шумела,

 И вторил лес рогам.

Спешил, с пути прохожий совратяся,

 На Ирлингфор взглянуть,

И, красотой картин его пленяся,

 Он забывал свой путь.

Один Варвик был чужд красам природы:

 Вотще в его глазах

Цветут леса, вияся блещут воды,

 И радость на лугах.

И устремить, трепещущий, не смеет

 Он взора на Авон:

Оттоль зефир во слух убийцы веет

 Эдвинов жалкий стон.

И в тишине безмолвной полуночи

 Все тот же слышен крик,

И чудятся блистающие очи

 И бледный, страшный лик.

Вотще Варвик с родных брегов уходит —

 Приюта в мире нет:

Страшилищем ужасным совесть бродит

 Везде за ним вослед.

И он пришел опять в свою обитель:

 А сладостный покой,

И бедности веселый посетитель,

 В дому его чужой.

Часы стоят, окованы тоскою;

 А месяцы бегут…

Бегут — и день убийства за собою

 Невидимо несут.

Он наступил; со страхом провожает

 Варвик ночную тень:

Дрожи! (ему глас совести вещает)

 Эдвинов смертный день.

Ужасный день: от молний небо блещет;

 Отвсюду вихрей стон;

Дождь ливмя льет; волнами с воем плещет

 Разлившийся Авон.

Вотще Варвик, среди веселий шума,

 Цедит в бокал вино:

С ним за столом садится рядом Дума,-

 Питье отравлено.

Тоскующий и грозный призрак бродит

 В толпе его гостей;

Везде пред ним: с лица его не сводит

 Пронзительных очей.

И день угас, Варвяк спешит на ложе…

 Но и в тиши ночной,

И на одре уединенном то же;

 Там сон, а не покой.

И мнит он зреть пришельца из могилы,

 Тень брата пред собой;

В чертах болезнь, лик бледный, взор унылый

 И голос гробовой.

Таков он был, когда встречал кончину;

 И тот же слышен глас,

Каким молил он быть отцом Эдвину

 Варвика в смертный час:

«Варвик, Варвик, свершил ли данно слово?

 Исполнен ли обет?

Варвик, Варвик, возмездие готово;

 Готов ли твой ответ?»

Воспрянул он-глас смолкнул-разъяренно

 Один во мгле ночной

Ревел Авон,-но для души смятенной

 Был сладок бури вой.

Но вдруг — и въявь средь шума и волненья

 Раздался смутный крик:

«Спеши, Варвик, спастись от потопленья,

 Беги, беги, Варвик!»

И к берегу он мчится — под стеною

 Уже Авон кипит;

Глухая ночь; одето небо мглою;

 И месяц в тучах скрыт.

И молит он с подъятыми руками:

 «Спаси, спаси, творец!»

И вдруг — мелькнул челнок между волнами;

 И в челноке пловец.

Варвик зовет, Варвик манит рукою —

 Не внемля шума волн,

Пловец сидит спокойно над кормою

 И правит к брегу челн.

И с трепетом Варвик в челнок садится —

 Стрелой помчался он…

Молчит пловец… молчит Варвик… вот, мнится,

 Им слышен тяжкий стон.

На спутника уставил кормщик очи:

 «Не слышался ли крик?» —

«Нет; просвистал в твой парус ветер ночи, —

 Смутясь, сказал Варвик. —

Правь, кормщик, правь, не скоро челн

 домчится,

 Гроза со всех сторон».

Умолкнули… плывут… вот снова, мнится,

 Им слышен тяжкий стон.

«Младенца крик! Он борется с волною;

 На помощь он зовет!» —

«Правь, кормщик, правь, река покрыта мглою,

 Кто там его найдет?»

«Варвик, Варвик, час смертный зреть ужасно;

 Ужасно умирать;

Варвик, Варвик, младенцу ли напрасно

 Тебя на помощь звать?

Во мгле ночной он бьется меж водами;

 Облит он хладом волн;

Еще его не видим мы очами;

 Но он… наш видит челн!»

И снова крик слабеющий, дрожащий,

 И близко челнока…

Вдруг в высоте рог месяца блестящий

 Прорезал облака;

И с яркими слиялася лучами,

 Как дым прозрачный, мгла,

Зрят на скале дитя между волнами;

 И тонет уж скала.

Пловец гребет; челнок летит стрелою;

 В смятении Варвик;

И озарен младенца лик луною;

 И страшно бледен лик.

Варвик дрожит — и руку, страха полный,

 К младенцу протянул —

И со скалы спрыгнув младенец в волны

 К его руке прильнул.

И вмиг… дитя, челнок, пловец незримы;

 В руках его мертвец:

Эдвинов труп, холодный, недвижимый,

 Тяжелый, как свинец.

Утихло все — и небеса и волны:

 Исчез в водах Варвик;

Лишь слышали одни брега безмолвны

 Убийцы страшный крик.

БАЛЛАДА, В КОТОРОЙ ОПИСЫВАЕТСЯ, КАК ОДНА СТАРУШКА ЕХАЛА НА ЧЕРНОМ КОНЕ ВДВОЕМ И КТО СИДЕЛ ВПЕРЕДИ

 На кровле ворон дико прокричал —

 Старушка слышит и бледнеет.

 Понятно ей, что ворон тот сказал:

 Слегла в постель, дрожит, хладеет.

 И вопит скорбно: «Где мой сын-чернец?

 Ему сказать мне слово дайте;

 Увы! я гибну; близок мой конец;

 Скорей, скорей! не опоздайте!»

 И к матери идет чернец святой:

 Ее услышать покаянье;

 И тайные дары несет с собой,

 Чтоб утолить ее страданье.

 По лишь пришел к одру с дарами он,

 Старушка в трепете завыла;

 Как смерти крик ее протяжный стон…

 «Не приближайся! — возопила. —

 Не подноси ко мне святых даров;

 Уже не в пользу покаянье…»

 Был страшен вид ее седых власов

 И страшно груди колыханье.

 Дары святые сын отнес назад

 И к страждущей приходит снова;

 Кругом бродил ее потухший взгляд;

 Язык искал, немея, слова.

 «Вся жизнь моя в грехах погребена,

 Меня отвергнул искупитель;

 Твоя ж душа молитвой спасена,

 Ты будь души моей спаситель.

 Здесь вместо дня была мне ночи мгла;

 Я кровь младенцев проливала,

 Власы невест в огне волшебном жгла

 И кости мертвых похищала.

 И казнь лукавый обольститель мой

 Уж мне готовит в адской злобе;

 И я, смутив чужих гробов покой,

 В своем не успокоюсь гробе.

 Ах! не забудь моих последних слов:

 Мой труп, обвитый пеленою,

 Мой гроб, мой черный гробовой покров

 Ты окропи святой водою.

 Чтоб из свинца мой крепкий гроб был слит,

 Семью окован обручами,

 Во храм внесен, пред алтарем прибит

 К помосту крепкими цепями.

 И цепи окропи святой водой;

 Чтобы священники собором

 И день и ночь стояли надо мной

 И пели панихиду хором;

 Чтоб пятьдесят на крылосах дьячков

 За ними в черных рясах пели;

 Чтоб день и ночь свечи у образов

 Из воску ярого горели;

 Чтобы звучней во все колокола

 С молитвой день и ночь звонили;

 Чтоб заперта во храме дверь была;

 Чтоб дьяконы пред ней кадили;

 Чтоб крепок был запор церковных врат;

 Чтобы с полуночного бденья

 Он ни на миг с растворов не был спят

 До солнечного восхожденья.

 С обрядом тем молитеся три дня,

 Три ночи сряду надо мною:

 Чтоб не достиг губитель до меня,

 Чтоб прах мой принят был землею».

 И глас ее быть слышен перестал;

 Померкши очи закатились;

 Последний вздох в груди затрепетал;

 Уста, охолодев, раскрылись.

 И хладный труп, и саван гробовой,

 И гроб под черной пеленою

 Священники с приличною мольбой

 Опрыскали святой водою.

 Семь обручей на гроб положены;

 Три цепи тяжкими винтами

 Вонзились в гроб и с ним утверждены

 В помост пред царскими дверями.

 И вспрыснуты они святой водой;

 И все священники в собранье:

 Чтоб день и ночь душе на упокой

 Свершать во храме поминанье.

 Поют дьячки все в черных стихарях

 Медлительными голосами;

 Горят свечи надгробны в их руках,

 Горят свечи пред образами.

 Протяжный глас, и бледный лик певцов,

 Печальный, страшный сумрак храма,

 И тихий гроб, и длинный ряд попов

 В тумане зыбком фимиама,

 И горестный чернец пред алтарем,

 Творящий до земли поклоны,

 И в высоте дрожащим свеч огнем

 Чуть озаренные иконы…

 Ужасный вид! колокола звонят;

 Уж час полуночного бденья…

 И заперлись затворы тяжких врат

 Перед начатием моленья.

 И в нерву ночь от свеч веселый блеск.

 И вдруг… к полночи за вратами

 Ужасный вой, ужасный шум и треск;

 И слышалось: гремят цепями.

 Железных врат запор, стуча, дрожит;

 Звонят на колокольне звонче;

 Молитву клир усерднее творит,

 И пение поющих громче.

 Гудят колокола, дьячки поют,

 Попы молитвы вслух читают,

 Чернец в слезах, в кадилах ладан жгут,

 И свечи яркие пылают.

 Запел петух… и, смолкнувши, бегут

 Враги, не совершив ловитвы;

 Смелей дьячки на крылосах поют,

 Смелей попы творят молитвы.

 В другую ночь от свеч темнее свет,

 И слабо теплятся кадилы,

 И гробовой у всех на лицах цвет,

 Как будто встали из могилы.

 И снова рев, и шум, и треск у врат;

 Грызут замок, в затворы рвутся;

 Как будто вихрь, как будто шумный град,

 Как будто воды с гор несутся.

 Пред алтарем чернец на землю пал,

 Священники творят поклоны,

 И дым от свеч туманных побежал,

 И потемнели все иконы.

 Сильнее стук-звучней колокола,

 И трепетней поющих голос:

 В крови их хлад, объемлет очи мгла,

 Дрожат колена, дыбом волос.

 Запел петух… и прочь враги бегут,

 Опять не совершив ловитвы;

 Смелей дьячки на крылосах поют,

 Попы смелей творят молитвы.

 На третью ночь свечи едва горят;

 И дым густой, и запах серный;

 Как ряд теней, попы во мгле стоят;

 Чуть виден гроб во мраке черный.

 И стук у врат: как будто океан

 Под бурею ревет и воет,

 Как будто степь песчаную оркан

 Свистящими крылами роет.

 И звонари от страха чуть звонят,

 И руки им служить не вольны;

 Час от часу страшнее гром у врат,

 И звон слабее колокольный.

 Дрожа, упал чернец пред алтарем;

 Молиться силы нет; во прахе

 Лежит, к земле приникнувши лицом;

 Поднять глаза не смеет в страхе.

 И певчих хор, досель согласный, стал

 Нестройным криком от смятенья:

 Им чудилось, что церковь зашатал

 Как бы удар землетрясенья.

 Вдруг затускнел огонь во всех свечах,

 Погасли все и закурились;

 И замер глас у певчих на устах,

 Все трепетали, все крестились.

 И раздалось… как будто оный глас,

 Который грянет над гробами;

 И храма дверь со стуком затряслась

 И на пол рухнула с петлями.

 И он предстал весь в пламени очам,

 Свирепый, мрачный, разъяренный;

 И вкруг него огромный божий храм

 Казался печью раскаленной!

 Едва сказал: «Исчезните!» цепям —

 Они рассыпались золою;

 Едва рукой коснулся обручам —

 Они истлели под рукою.

 И вскрылся гроб. Он к телу вопиет:

 «Восстань, иди вослед владыке!»

 И проступал от слов сих хладный пот

 На мертвом, неподвижном лике.

 И тихо труп со стоном тяжким встал,

 Покорен страшному призванью;

 И никогда здесь смертный не слыхал

 Подобного тому стенанью.

 И ко вратам пошла она с врагом…

 Там зрелся конь чернее ночи.

 Храпит и ржет и пышет он огнем,

 И как пожар пылают очи.

 И на коня с добычей прянул враг;

 И труп завыл; и быстротечно

 Конь полетел, взвивая дым и прах;

 И слух об ней пропал навечно.

 Никто не зрел, как с нею мчался он…

 Лишь страшный след нашли на прахе;

 Лишь внемля крик, всю ночь сквозь тяжкий

 сон

 Младенцы вздрагивали в страхе.

АЛИНА И АЛЬСИМ

Зачем, зачем вы разорвали

 Союз сердец?

Вам розно быть! вы им сказали,-

 Всему конец.

Что пользы в платье золотое

 Себя рядить?

Богатство на земле прямое

 Одно: любить.

Когда случится, жизни в цвете,

 Сказать душой

Ему: ты будь моя на свете;

 А ей: ты мой;

И вдруг придется для другого

 Любовь забыть —

Что жребия страшней такого?

 И льзя ли жить?

Алина матери призналась:

 «Мне мил Альсим;

Давно я втайне поменялась

 Душою с ним;

Давно люблю ему сказала;

 Дай счастье нам».-

«Нет, дочь моя, за генерала

 Тебя отдам».

И в монастырь святой Ирины

 Отвозит дочь.

Тоска-печаль в душе Алины

 И день и ночь.

Три года длилося изгнанье;

 Не усладил

Ни разу друг ее страданье:

 Но все он мил.

Однажды… о! как свет коварен!.

 Сказала мать:

«Любовник твой неблагодарен»,

 И ей читать

Она дает письмо Альсима.

 Его черты:

Прости; другая мной любима;

 Свободна ты.

Готово все: жених приходит;

 Идут во-храм;

Вокруг налоя их обводит

 Священник там.

Увы! Алина, что с тобою?

 Кто твой супруг?

Ты сердца не дала с рукою —

 В нем прежний друг.

Как смирный агнец на закланье,

 Вся убрана;

Вокруг веселье, ликованье —

 Она грустна.

Алмазы, платья, ожерелья

 Ей мать дарит:

Напрасно… прежнего веселья

 Не возвратит.

Но как же дни свои смиренно

 Ведет она!

Вся жизнь семье уединенной

 Посвящена.

Алины сердце покорилось

 Судьбе своей;

Супругу ж то, что сохранилось

 От сердца ей.

Но все по-прежнему печали

 Душа полна;

И что бы взоры ни встречали,-

 Все мысль одна.

Так, безутешная, томила

 Пять лет себя,

Все упрекая, что любила,

 И все любя.

Разлуки жизнь воспоминанье;

 Им полон свет;

Хотеть прогнать его — страданье,

 А пользы нет.

Все поневоле улетаем

 К мечте своей;

Твердя: забудь! напоминаем

 Душе об ней.

Однажды, приуныв, Алина

 Сидела; вдруг

Купца к ней вводит армянина

 Ее супруг.

«Вот цепи, дорогие шали,

 Жемчуг, коралл;

Они лекарство от печали:

 Я так слыхал.

На что нам деньги? На веселье.

 Кому их жаль?

Купи, что хочешь: ожерелье,

 Цепочку, шаль

Или жемчуг у армянина;

 Вот кошелек;

Я скоро возвращусь, Алина;

 Прости, дружок».

Товары перед ней открывши,

 Купец молчит;

Алина, голову склонивши,

 Как не глядит.

Он, взор потупя, разбирает

 Жемчуг, алмаз;

Подносит молча; но вздыхает

 Он каждый раз.

Блистала красота младая

 В его чертах;

Но бледен; борода густая;

 Печаль в глазах.

Мила для взора живость цвета,

 Знак юных дней;

Но бледный цвет, тоски примета,

 Еще милей.

Она не видит, не внимает —

 Мысль далеко.

Но часто, часто он вздыхает,

 И глубоко.

Что (мыслит) он такой унылый?

 Чем огорчен?

Ах! если потерял, что мило,

 Как жалок он!

«Скажи, что сделалось с тобою?

 О чем печаль?

Не от любви ль?.. Ах!; Всей душою

 Тебя мне жаль». —

«Что пользы! Горя нам словами

 Не утолить;

И невозвратного слезами

 Не возвратить.

Одно сокровище бесценно

 Я в мире знал;

Подобного творец вселенной

 Не создавал.

И я одно имел в предмете:

 Им обладать.

За то бы рад был все на свете —

 И жизнь отдать.

Как было сладко любоваться

 Им в день сто раз!

И в мыслях я не мог расстаться

 С ним ни на час.

Но року вздумалось лихому

 Мне повредить

И счастие мое другому

 С ним подарить.

Всех в жизни радостей лишенный,

 С моей тоской

Я побежал, как осужденный,

 На край земной:

Но ах! от сердца то, что мило,

 Кто оторвет?

Что раз оно здесь полюбило,

 С тем и умрет».

«Скажи же, что твоя утрата?

 Златой бокал?» —

«О нет: оно милее злата». —

 «Рубин, коралл?» —

«Не тяжко потерять их».- «Что же?

 Царев алмаз?» —

«Нет, нет, алмазов всех дороже

 Оно сто раз.

С тех пор, как я все то, что льстило,

 В нем погубил,

Я сам на память образ милый

 Изобразил.

И на черты его прелестны

 Смотрю в слезах:

Мои все блага поднебесны

 В его чертах».

Алина слушала уныло

 Его рассказ.

«Могу ль на этот образ милый

 Взглянуть хоть раз?»

Алине молча, как убитый,

 Он подает

Парчою досканец обвитый,

 Сам слезы льет.

Алина робкою рукою

 Парчу сняла;

Дощечка с надписью златою;

 Она прочла:

Здесь все, что я, осиротелый,

 Моим зову;

Что мне от счастья уцелело;

 Все, чем живу.

Дощечку с трепетом раскрыла —

 И что же там?

Что новое судьба явила

 Ее очам?

Дрожит, дыханье прекратилось…

 Какой предмет!

И в ком бы сердце не смутилось?..

 Ее портрет.

«Алина, пробудись, друг милый;

 С тобою я.

Ничто души не изменило;

 Она твоя.

В последний раз: люблю Алину,

 Пришел сказать;

Тебя покинув, жизнь покину,

 Чтоб не страдать».

Алина с горем и тоскою

 Ему в ответ:

«Альсим, я верной быть женою

 Дала обет.

Хоть долг и тяжкий и постылый:

 Все покорись;

А ты — не умирай, друг милый;

 Но… удались».

Алине руку на прощанье

 Он подает:

Она берет ее в молчанье

 И к сердцу жмет.

Вдруг входит муж; как в исступленье

 Он задрожал

И им во грудь в одно мгновенье

 Вонзил кинжал.

Альсима нет; Алина дышит:

 «Невинна я

(Так говорит), всевышний слышит

 Нас судия.

За что ж рука твоя пронзила

 Алине грудь?

Но бог с тобой; я все простила;

 Ты все забудь».

Убийца с той поры томится

 И ночь и день:

Повсюду вслед за ним влачится

 Алины тень;

Обагрена кровавым током

 Вся грудь ея;

И говорит ему с упреком:

 «Невинна я».

ЭЛЬВИНА И ЭДВИН

В излучине долины сокровенной,

Там, где блестит под рощею поток,

 Стояла хижина, смиренный

 Покоя уголок.

Эльвина там красавица таилась,-

В ней зрела мать подпору дряхлых дней,

 И только об одном молилась:

 «Все блага жизни ей».

Как лилия, была чиста душою,

И пламенел румянец на щеках —

 Так разливается весною

 Денница в облаках.

Всех юношей Эльвина восхищала;

Для всех подруг красой была страшна,

 И, чудо прелестей, не знала

 Об них одна она.

Пришел Эдвин. Без всякого искусства

Эдвинова пленяла красота:

 В очах веселых пламень чувства,

 А в сердце простота.

И заключен святой союз сердцами:

Душе легко в родной душе читать;

 Легко, что сказано очами,

 Устами досказать.

О! сладко жить, когда душа в покое

И с тем, кто мил, начав, кончаешь день;

 Вдвоем и радости все вдвое…

 Но ах! они как тень.

Лишь золото любил отец Эдвина;

Для жалости он сердца не имел;

 Эльвине же дала судьбина

 Одну красу в удел.

С холодностью смотрел старик суровый

На их любовь — на счастье двух сердец.

 «Расстаньтесь!» — роковое слово

 Сказал он наконец.

Увы, Эдвин! В какой борьбе в нем страсти!

И ни одной нет силы победить…

 Как не признать отцовской власти?

 Но как же не любить?

Прелестный вид, пленительные речи,

Восторг любви — все было только сон;

 Он розно с ней; он с ней и встречи

 Бояться осужден.

Лишь по утрам, чтоб видеть след Эльвины,

Он из кустов смотрел, когда она

 Шла по излучине долины,

 Печальна и одна;

Или, когда являя месяц роги

Туманный свет на рощи наводил,

 Он, грустен, вдоль большой дороги

 До полночи бродил.

Задумчивый, он часто по кладбищу

При склоне дня ходил среди крестов:

 Его тоске давало пищу

 Спокойствие гробов.

Знать, гроб ему предчувствие сулило!

Уже ланит румяный цвет пропал;

 Их горе бледностью покрыло…

 Несчастный увядал.

И не спасут его младые леты;

Вотще в слезах над ним его отец;

 Вотще и вопли и обеты!..

 Всему, всему конец.

И молит он: «Друзья, из сожаленья!..

Хотя бы раз мне на нее взглянуть!..

 Ах! дайте, дайте от мученья

 При ней мне отдохнуть».

Она пришла; но взор любви всесильный

Уже тебя, Эдвин, ке воскресит:

 Уже готов покров могильный,

 И гроб уже открыт.

Смотри, смотри, несчастная Эльвина,

Как изменил его последний час:

 Ни тени прежнего Эдвина;

 Лик бледный, слабый глас.

В знак верности он подает ей руку

И на нее взор томный устремил:

 Как сильно вечную разлуку

 Сей взор изобразил!

И в тьме ночной, покинувши Эдвина,

Домой одна вблизи кладбища шла,

 Души не чувствуя, Эльвина;

 Кругом густела мгла.

От севера подъемлясь, ветер хладный

Качал, свистя во мраке, дерева;

 И выла на стене оградной

 Полночная сова.

И вся душа в Эльвине замирала;

И взор ее во всем его встречал;

 Казалось — тень его летала;

 Казалось — он стонал.

Но… вот и въявь уж слышится Эльвине:

Вдали провыл уныло тяжкий звон;

 Как смерти голос, по долине

 Промчавшись, стихнул он.

И к матери без памяти вбежала —

Бледна, и свет в очах ее темнел.

 «Прости, все кончилось! (сказала) —

 Мой ангел улетел!

Благослови… зовут… иду к Эдвину…

Но для тебя мне жаль покинуть свет».

 Умолкла… мать зовет Эльвину…

 Эльвины больше нет.

АХИЛЛ1

Отуманилася Ида;

 Омрачился Илион;

Спит во мраке стан Атрида;

 На равнине битвы сон.

Тихо все… курясь, сверкает

 Пламень гаснущих костров,

И протяжно окликает

 Стражу стража близ шатров.

Над Эгейских вод равниной

 Светел всходит рог луны;

Звезды спящею пучиной

 И брега отражены;

Виден в поле опустелом

 С колесницею Приа2:

Он за Гекторовым телом

 От шатров идет к стенам.

И на бреге близ кургана

 Зрится сумрачный Ахилл;

Он один, далек от стана;

 Он главу на длань склонил.

Смотрит вдаль — там с колесницей

 На пути Приама зрит:

Отирает багряницей

 Слезы бедный царь с ланит.

Лиру взял; ударил в струны;

 Тих его печальный глас:

«Старец, пал твой Гектор юный;

 Свет души твоей угас;

И Гекуба, Андромаха

 Ждут тебя у градских врат

С ношей милого им праха…

 Жизнь и смерть им твой возврат.

И с денницею печальной

 Воскурится фимиам,

Огласятся погребальной

 Песнью каждый дом и храм;

Мать, отец, вдова с мольбою

 Пепел в урну соберут,

И молитвы их герою

 Мир в стране теней дадут.

О Приам, ты пред Ахиллом

 Здесь во прах главу склонял;

Здесь молил о сыне милом,

 Здесь, несчастный, ты лобзал

Руку, слез твоих причину…

 Ах! не сетуй; глас небес

Нам одну изрек судьбину:

 И меня постиг Зевес.

Близок час мой; роковая

 Приготовлена стрела;

Парка, жребию внимая,

 Дни мои уж отвила;

И скрыпят врата Аида3;

 И вещает грозный глас:

Все свершилось для Пелида;

 Факел дней его угас.

Верный друг мой взят могилой;

 Брата бой меня лишил —

Вслед за ним с земли унылой

 Удалится и Ахилл.

Так судил мне рок жестокий;

 Я паду в весне моей

На чужом брегу, дале ко

 От Пелеевых очей.

Ах! и сердце запрещает

 Доле жить в земном краю,

Где уж друг не услаждает

 Душу сирую мою.

Гектор пал — его паденьем

 Тень Патрокла я смирил;

Но себе за друга мщеньем

 Путь к Тенару проложил.

Ты не жди, Менетий, сына4;

 Не придет он в отчий дом…

Здесь Эгейская пучина

 Пред его шумит холмом;

Спит он… смерть сковала длани,

 Позабыл ко славе путь;

И призывный голос брани

 Не вздымает хладну грудь.

И Ахилл не возвратится;

 В доме отчем пустота

Скоро, скоро водворится…

 О Пелей, ты сирота.

Пронесется буря брани —

 Ты Ахилла будешь ждать

И чертог свой в новы ткани

 Для приема убирать;

Будешь с берега уныло

 Ты смотреть — в пустой дали

Не белеет ли ветрило,

 Не плывут ли корабли?

Корабли придут от Трои —

 А меня ни на одном;

Там, где билися герои,

 Буду спать — и вечным сном.

Тщетно, смертною борьбою

 Мучим, будешь сына звать

И хладеющей рукою

 Вкруг себя его искать —

С милым светом разлученья

 Глас его не усладит;

И на брег воды забвенья

 Зов отца не долетит.

Край отчизны, светлы воды,

 Очарованны места,

Мирт, олив и лавров своды,

 Пышных долов красота,

Расцветайте, убирайтесь,

 Как и прежде, красотой;

Как и прежде, оглашайтесь,

 Кликом радости одной;

Но Патрокла и Ахилла

 Никогда вам не видать!

Воды Сперхия, сулила

 Вам рука моя отдать

Волоса с моей от брани

 Уцелевшей головы…

Все Патроклу в дар, и дани

 Уж моей не ждите вы.

Кони быстрые, из боя

 (Тайный рок вас удержал)

Вы не вынесли героя —

 И на щит он мертвый пал;

Кони бодрые, ретивы,

 Что ж теперь так мрачны вы?

По земле влачатся гривы;

 Наклонилися главы;

Позабыта пища вами;

 Груди мощные дрожат;

Слышу стон ваш, и слезами

 Очи гордые блестят.

Знать, Ахиллов пред собою

 Зрите вы последний час;

Знать, внушен был вам судьбою

 Мне конец вещавший глас…

Скоро!.. лук свой напрягает

 Неизбежный Аполлон,

И пришельца ожидает

 К Стиксу черному Харон.

И Патрокл с брегов забвенья

 В полуночной тишине

Легкой тенью сновиденья

 Прилетал уже ко мне.

Как зефирово дыханье,

 Он провеял надо мной;

Мне послышалось призванье,

 Сладкий глас души родной;

В нежном взоре скорбь разлуки

 И следы минувших слез…

Я простер ко брату руки…

 Он во мгле пустой исчез.

От Скироса вдаль влекомый,

 Поплывет Неоптолем5;

Брег увидит незнакомый

 И зеленый холм на нем;

Кормщик юноше укажет,

 Полный думы, на курган —

«Вот Ахиллов гроб (он скажет);

 Там вблизи был греков стан.

Там, ужасный, на ограде

 Нам явился он в ночи —

Нестерпимый блеск во взгляде,

 С шлема грозные лучи —

И трикраты звучным криком

 На врага он грянул страх,

И троянец с бледным ликом

 Бросил щит и меч во прах.

Там, Атриду дав десницу,

 С ним союз запечатлел;

Там, гремящий, в колесницу

 Прянув, к Трое полетел;

Там по праху за собою

 Тело Гекторово мчал

И на трепетную Трою

 Взглядом мщения сверкал!»

И сойдешь на брег священный

 С корабля, Неоптолем,

Чтоб на холм уединенный

 Положить и меч и шлем;

Вкруг уж пусто… смолкли бои;

 Тихи Ксант и Симоис;

И уже на грудах Трои

 Плющ и терние свились.

Обойдешь равнину брани…

 Там, где ратовал Ахилл,

Уж стадятся робки лани

 Вкруг оставленных могил;

И услышишь над собою

 Двух невидимых полет…

Это мы… рука с рукою…

 Мы, друзья минувших лет.

Вспомяни тогда Ахилла:

 Быстро в мире он протек;

Здесь судьба ему сулила

 Долгий, но бесславный век;

Он мгновение со славой,

 Хладну жизнь презрев, избрал

И на друга труп кровавый,

 До могилы верный, пал».

Он умолк… в тумане Ида;

 Отуманен Илион;

Спит во мраке стан Атрида;

 На равнине битвы сон;

И курясь, едва сверкает

 Пламень гаснущих костров;

И протяжно окликает

 Стража стражу близ шатров.

1 Ахиллу дано было на выбор: или жить долго без славы, или

умереть в молодости со славою, — он избрал последнее и полетел

к стенам Илиона. Он знал, что конец его вскоре последует за смертию

Гектора, — и умертвил Гектора, мстя за Патрокла. Сия мысль о близкой

смерти следовала за ним повсюду, и в шумный бой и в уединенный

шатер; везде он помнил об ней; наконец он слышал и пророческий голос

коней своих, возвестивший ему погибель. (Примеч. В. А. Жуковского.)

 

2 Приам приходил один ночью в греческий стан молить Ахилла о

возвращении Гекторова тела. Мольбы сего старца тронулиДушу грозного

героя: он возвратил Пряаму обезображенный труп его сына, и старец

невредимо возвратился в Трою. (Примеч. В. А. Жуковского.)

3 Аидом назывался у греков ад; Плутон был проименован Айдонеем.

(Примеч. В. А. Жуковского.)

4 Менетий — отец Патрокла. (Примеч. В. А. Жуковского.)

5 Пирр, сын Ахилла и Деидамии, прозванный Неоптолемом. В то время,

когда Ахилл ратовал под стенами Илиона, он находился в Скиросе у деда

своего, царя Ликомеда. (Примеч. В. А. Жуковского.)

ЭОЛОВА АРФА

 Владыко Морвены,

Жил в дедовском замке могучий Ордал;

 Над озером стены

Зубчатые замок с холма возвышал;

 Прибрежны дубравы

 Склонялись к водам,

 И стлался кудрявый

Кустарник по злачным окрестным холмам.

 Спокойствие сеней

Дубравных там часто лай псов нарушал;

 Рогатых еленей

И вепрей и ланей могучий Ордал

 С отважными псами

 Гонял по холмам;

 И долы с холмами,

Шумя, отвечали зовущим рогам.

 В жилище Ордала

Веселость из ближних и дальних краев

 Гостей собирала;

И убраны были чертоги пиров

 Еленей рогами;

 И в память отцам

 Висели рядами

Их шлемы, кольчуги, щиты по стенам.

 И в дружных беседах

Любил за бокалом рассказы Ордал

 О древних победах

И взоры на брони отцов устремлял:

 Чеканны их латы

 В глубоких рубцах;

 Мечи их зубчаты;

Щиты их и шлемы избиты в боях.

 Младая Минвана

Красой озаряла родительский дом;

 Как зыби тумана,

Зарею златимы над свежим холмом,

 Так кудри густые

 С главы молодой

 На перси младые,

Вияся, бежали струе й золотой.

 Приятней денницы

Задумчивый пламень во взорах сиял:

 Сквозь темны ресницы

Он сладкое в душу смятенье вливал;

 Потока журчанье —

 Приятность речей;

 Как роза дыханье;

Душа же прекрасней и прелестей в ней.

 Гремела красою

Минвана и в ближних и в дальних краях;

 В Морвену толпою

Стекалися витязи, славны в боях;

 И дщерью гордился

 Пред ними отец…

 Но втайне делился

Душою с Минваной Арминий-певец.

 Младой и прекрасный,

Как свежая роза — утеха долин,

 Певец сладкогласный…

Но родом не знатный, не княжеский сын:

 Минвана забыла

 О сане своем

 И сердцем любила,

Невинная, сердце невинное в нем.

 На темные своды

Багряным щитом покатилась луна;

 И озера воды

Струистым сияньем покрыла она;

 От замка, от сеней

 Дубрав по брегам

 Огромные теней

Легли великаны по гладким водам.

 На холме, где чистым

Потоком источник бежал из кустов,

 Под дубом ветвистым —

Свидетелем тайных свиданья часов —

 Минвана младая

 Сидела одна,

 Певца ожидая,

И в страхе таила дыханье она.

 И с арфою стройной

Ко древу к Минване приходит певец.

 Все было спокойно,

Как тихая радость их юных сердец:

 Прохлада и нега,

 Мерцанье луны,

 И ропот у брега

Дробимыя с легким плесканьем волны.

 И долго, безмолвны,

Певец и Минвана с унылой душой

 Смотрели на волны,

Златимые тихо блестящей луной.

 «Как быстрые воды

 Поток свой лиют —

 Так быстрые годы

Веселье младое с любовью несут».

 «Что ж сердце уныло?

Пусть воды лиются, пусть годы бегут,

 О верный! о милый!

С любовию годы и жизнь унесут». —

 «Минвана, Минвана,

 Я бедный певец;

 Ты ж царского сана,

И предками славен твой гордый отец».

 «Что в славе и сане?

Любовь — мой высокий, мой царский венец.

 О милый, Минване

Всех витязей краше смиренный певец.

 Зачем же уныло

 На радость глядеть?

 Все близко, что мило;

Оставим годам за годами лететь».

 «Минутная сладость

Веселого вместе, помедли, постой;

 Кто скажет, что радость

Навек не умчится с грядущей зарей!

 Проглянет денница —

 Блаженству конец;

 Опять ты царица,

Опять я ничтожный и бедный певец».

 «Пускай возвратится

Веселое утро, сияние дня;

 Зарей озарится

Тот свет, где мой милый живет для меня.

 Лишь царским убором

 Я буду с толпой;

 А мыслию, взором,

И сердцем, и жизнью, о милый, с тобой».

 «Прости, уж бледнеет

Рассветом далекий, Минвана, восток;

 Уж утренний веет

С вершины кудрявых холмов ветерок».-

 «О нет! то зарница

 Блестит в облаках;

 Не скоро денница;

И тих ветерок на кудрявых холмах».

 «Уж в замке проснулись;

Мне слышался шорох и звук голосов».-

 «О нет! встрепенулись

Дремавшие пташки на ветвях кустов».-

 «Заря уж багряна», —

 «О милый, постой». —

 «Минвана, Минвана,

Почто ж замирает так сердце тоской?»

 И арфу унылый

Певец привязал под наклоном ветвей:

 «Будь, арфа, для милой

Залогом прекрасных минувшего дней;

 И сладкие звуки

 Любви не забудь;

 Услада разлуки

И вестник души неизменным будь.

 Когда же мой юный,

Убитый печалию, цвет опадет,

 О верные струны,

В вас с прежней любовью душа перейдет.

 Как прежде, взыграет

 Веселие в вас,

 И друг мой узнает

Привычный, зовущий к свиданию глас.

 И думай, их пенью

Внимая вечерней, Минвана, порой,

 Что легкою тенью,

Все верный, летает твой друг над тобой;

 Что прежние муки:

 Превратности страх,

 Томленье разлуки,

Все с трепетной жизнью он бросил во прах.

 Что, жизнь переживши,

Любовь лишь одна не рассталась с душой;

 Что робко любивший

Без робости любит и более твой.

 А ты, дуб ветвистый,

 Ее осеняй;

 И, ветер душистый,

На грудь молодую дышать прилетай».

 Умолк — и с прелестной

Задумчивых долго очей не сводил…

 Как бы неизвестный

В нем голос: навеки прости! говорил.

 Горячей рукою

 Ей руку пожал

 И, тихой стопою

От ней удаляся, как призрак пропал…

 Луна воссияла…

Минвана у древа… но где же певец?

 Увы! предузнала

Душа, унывая, что счастью конец;

 Молва о свиданье

 Достигла отца…

 И мчит уж в изгыанье

Ладья через море младого певца.

 И поздно и рано

Под древом свиданья Минвана грустит.

 Уныло с Минваной

Один лишь нагорный поток говорит;

 Все пусто; день ясный

 Взойдет и зайдет —

 Певец сладкогласный

Минваны под древом свиданья не ждет.

 Прохладою дышит

Там ветер вечерний, и в листьях шумит,

 И ветви колышет,

И арфу лобзает… но арфа молчит.

 Творения радость,

 Настала весна —

 И в свежую младость,

Красу и веселье земля убрана.

 И ярким сияньем

Холмы осыпал вечереющий день:

 На землю с молчаньем

Сходила ночная, росистая тень;

 Уж синие своды

 Блистали в звездах;

 Сровнялися воды;

И ветер улегся на спящих листах.

 Сидела уныло

Минвана у древа… душой вдалеке…

 И тихо все было…

Вдруг… к пламенной что-то коснулось щеке;

 И что-то шатнуло

 Без ветра листы;

 И что-то прильнуло

К струнам, невидимо слетев с высоты…

 И вдруг… из молчанья

Поднялся протяжно задумчивый звон;

 И тише дыханья

Играющей в листьях прохлады был он.

 В ней сердце смутилось:

 То друга привет!

 Свершилось, свершилось!..

Земля опустела, и милого нет.

 От тяжкия муки

Минвана упала без чувства на прах,

 И жалобней звуки

Над ней застенали в смятенных струнах.

 Когда ж возвратила

 Дыханье она,

 Уже восходила

Заря, и над нею была тишина.

 С тех пор, унывая,

Минвана, лишь вечер, ходила на холм

 И, звукам внимая,

Мечтала о милом, о свете другом,

 Где жизнь без разлуки,

 Где все не на час —

 И мнились ей звуки,

Как будто летящий от родины глас.

 «О милые струны,

Играйте, играйте… мой час недалек;

 Уж клонится юный

Главой недоцветшей ко праху цветок.

 И странник унылый

 Заутра придет

 И спросит: где милый

Цветок мой?.. и боле цветка не найдет».

 И нет уж Минваны…

Когда от потоков, холмов и полей

 Восходят туманы

И светит, как в дыме, луна без лучей,

 Две видятся тени:

 Слиявшись, летят

 К знакомой им сени…

И дуб шевелится, и струны звучат.

МЩЕНИЕ

Изменой слуга паладина убил:

Убийце завиден сан рыцаря был.

Свершилось убийство ночною порой —

И труп поглощен был глубокой рекой.

И шпоры и латы убийца надел

И в них на коня паладинова сел.

И мост на коне проскакать он спешит:

Но конь поднялся на дыбы и храпит.

Он шпоры вонзает в крутые бока:

Конь бешеный сбросил в реку седока.

Он выплыть из всех напрягается сил:

Но панцирь тяжелый его утопил.

ГАРАЛЬД

Перед дружиной на коне

 Гаральд, боец седой,

При свете полныя луны,

 Въезжает в лес густой.

Отбиты вражьи знамена

 И веют и шумят,

И гулом песней боевых

 Кругом холмы гудят.

Но что порхает по кустам?

 Что зыблется в листах?

Что налетает с вышины

 И плещется в волнах?

Что так ласкает, так манит?

 Что нежною рукой

Снимает меч, с коня влечет

 И тянет за собой?

… в То феи легкий хоровод

 Слетелись при луне.

Спасенья нет; уж все бойцы

 В волшебной стороне.

Лишь он, бесстрашный вождь Гаральд,

 Один не побежден:

В нетленный с ног до головы

 Булат закован он.

Пропали спутники его;

 Там брошен меч, там щит,

Там ржет осиротелый конь

 И дико в лес бежит.

И едет, сумрачно-уныл,

 Гаральд, боец седой,

При свете полныя луны

 Один сквозь лес густой

Но вот шумит, журчит ручей —

 Гаральд с коня спрыгнул,

И снял он шлем и влаги им

 Студеной зачерпнул.

Но только жажду утолил,

 Вдруг обессилел он;

На камень сел, поник главой

 И погрузился в сон.

И веки на утесе том,

 Главу склоня, он спит:

Седые кудри, борода;

 У ног копье и щит.

Когда ж гроза, и молний блеск,

 И лес ревет густой,-

Сквозь сон хватается за меч

 Гаральд, боец седой.

продолжение следует…

Вы можете отслеживать изменения на этой странице, используя RSS 2.0 ленту. Вы можете оставить отзыв, или обратную ссылку со своего сайта.
Оставить комментарий

XHTML: можно исполльзовать теги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>